Меня любили политзеки из Гулага,
Когда на волю привезли их поезда, –
За то любили, что была во мне отвага
Не умножать, не дёргать зверства провода,
Не лезть в подробности арестов и допросов,
Умножив пытки легендарных палачей, –
Я в двадцать лет была вполне себе философ
И знала всё о людопепле из печей!
Меня любили политзеки из Гулага,
Творцы, художники, поэты, мастера
Доить коров, чинить часы, считать за благо
Дары свобод, когда не спится до утра,
Когда прилично – позвонить, набравши номер
В любой момент бессонной ночи, не стыдясь, –
И знать, что любят не за то, что ты не помер,
Как Мандельштам, зарытый в лагерную грязь.
Я помню эти голоса бессонных зеков, –
В ночь полнолуния, когда пылает мрак,
Они звонят и мне читают древних греков
И древних римлян, – и ни слова про Гулаг!..
Они разлюбят, если я об их Голгофе
Начну рассказывать, как вы для интервью.
Они с небес ко мне идут на чашку кофе.
И никому я писем их не продаю.
Есть умноженья беспощадная таблица,
Где униженья умножаются стократ:
Чем больше слов о прежних зверствах говорится,
Тем грандиозней зверства нынешний парад!
Таблицу знали те двенадцать политзеков, –
На них бы общество спустило всех собак!
Они поэтому читают древних греков
И древних римлян, – и ни слова про Гулаг!..
