"Академики в чепце"?
История дискриминационных практик
в отношении российских женщин-ученых

Наталья Пушкарева

В России зарождение научного знания относится к XVIII столетию. Петр Великий прекрасно понимал, что дело вовлечения России в круг европейской культуры двинется вперед гораздо быстрее, если удастся приобщить к новшествам женщин. Современники Петра отмечали, что в 1710-е годы царь подумывал о посылке за рубеж знатных девиц для получения образования. Была идея (она принадлежала сподвижнику Петра I англоману Федору Салтыкову) расширить систему женского светского образования, создав для этого специальные училища в губерниях – но реализовали эту идею женских училищ много позже, в середине века, когда уже ни самого императора, ни его сподвижников не было в живых.

К середине XVIII в. в каждом дворянском доме, отличавшемся достатком, можно было встретить гувернеров: их нанимали для обучения дочек, получавших таким образом знание "обхождения" (хороших манер) и иностранных языков. Дальше этих образовательных инициатив в отношении женщин дело не шло. Как и в других странах, в России долгое время основным принципом государственной политики в сфере образования являлся тезис о необходимости подготовить женщину к исполнению ее главных, как тогда считалось, жизненных ролей – матери, жены и хозяйки дома. Соответственно строились и образовательные программы как для домашнего обучения, так и для сословных, закрытых, а позднее – открытых женских учебных заведений. Музыка, танцы, пение, иностранный язык, немного литературы, географии и истории, рукоделие, арифметика, самое поверхностное знакомство с естественными науками и, конечно, основы духовного образования – вот тот максимум, который получали российские женщины привилегированных слоев общества.

Даже представительница высшего социального слоя, получившая в начале XIX века неплохое домашнее образование и имевшая возможность (по уровню материального достатка) продолжать обучение где-то за рубежом, стеснялась такой перспективы в своей профессиональной карьере. Страх вызвать иронические усмешки в свой адрес, равно как неопределенность положения незамужней женщины, увлеченной наукой, оставались сильнее доводов разума и профессионального любопытства. Сам А.С. Пушкин посмеялся в "Евгении Онегине" над "учёными женщинами":

Не дай мне Бог сойтись на бале,
Иль у подъезда, на крыльце
С семинаристом в желтой шали
Или с академиком в чепце!..

На всех уровнях общественного сознания, во всех социальных группах единственной сферой, где женщина могла хоть как-то проявить и утвердить себя, считалась сфера домашняя и семейная.

Однако, несмотря на стереотипы, в конце 1850-х годов в российском обществе стал обсуждаться вопрос о "допущении женщин к университетскому образованию". Он был продиктован возросшим чувством собственного достоинства россиянок, их стремлением к интеллектуальной независимости, заинтересованностью в общественных делах. "С целью завоевать немного у жизни, – писала Н.Суслова, первая в России женщина-доктор медицины, – я приготовилась к бою за равенство прав. Со знаменем, на котором выставлен этот девиз, я бросаюсь на борьбу с сильными мира сего". В получении высшего образования виделась тогда важнейшая предпосылка включения женщин в научную деятельность. "Сотни дам и девиц" появились в аудиториях Киевского и Харьковского университетов, в залах Петербургской "публички" и Румянцевской библиотеки в Москве, где некоторые работали, не переставая, с 3 часов дня до 9 вечера. Распространенной формой обучения женщин были тогда и "летучие университеты" на частных квартирах: там читались бесплатные лекции ведущими профессорами и преподавателями. На улицах крупных городов в конце 50-х годов XIX века появились молодые женщины с книгами и тетрадями в руках.

Испугавшись, что подобные "увлечения" молодых дворянок отвлекут их от выполнения традиционного женского предназначения, несмотря на все призывы либерально мыслящих борцов за женское равноправие предоставить женщинам право учиться в высших учебных заведениях, введенные 31 мая 1861 года Правила запретили женщинам доступ в российские университеты даже вольнослушательницами. Университетский устав 1863 года категорически запретил прием женщин-студенток, и к 1864 году женщин в них не осталось. Так власти отплатили студенткам-шестидесятницам за их участие в волнениях, за протест против неравенства и угнетения женщин.

Чтобы продолжить высшее образование, многие вольнослушательницы устремились за границу. Этот путь указали женщинам известные сторонники демократического решения "женского вопроса" физиологи И.М. Сеченов и С.П. Боткин. Первой уехала в Цюрих вышеупомянутая Н.Г. Суслова, которая в 1868 году получила диплом доктора хирургии и акушерства, за ней потянулись десятки других. Лишь сложность оформления загранпаспорта, визы и дороговизна поездки останавливала энтузиасток. Те же, кому позволяли средства, охваченные жаждой знаний и стремлением к самостоятельной научной деятельности, прилежно занимались в университетах и высших технических школах Парижа, Берна, Цюриха, Берлина, Геттингена, Кенигсберга. Любопытно: в конце XIX века в Цюрихском и Бернском университетах обучалось 1200 студенток, из которых 884 были русскими. Иногда, чтобы выехать на учебу, девушки вступали в фиктивные браки – такой путь избрали Е.Л.Дмитриева, ставшая общественной деятельницей, и одна из самых известных женщин-ученых XIX столетия математик С.В.Ковалевская (1850-1891).

Идея допущения женщин на университетские кафедры, став свидетельством набиравшего силу женского движения, оказалась к концу 1860-х годов у всех на устах. Образ женщины-профессора, еще в 1830-е годы казавшийся в России комичным, спустя всего четверть века стал объектом восхищения.

Однако полученное за границей образование вовсе не означало, что, возвратившись в Россию, женщины могли стать преподавателями университетов или научными работниками. В российской научной среде существовали стойкие предубеждения против участия женщин в науке, в этой особой, чисто мужской, привилегированной, какой она тогда считалась, сфере деятельности. Так, например, С.В.Ковалевской, получившей блестящее математическое образование в престижных европейских университетах, на родине в 1881 году было отказано в праве сдать магистерские экзамены. Тогдашний министр просвещения Сабуров заметил по этому поводу, что Ковалевская и ее дочь "успеют состариться прежде, чем женщин будут допускать к университету". В 188З году она навсегда покинула Россию, получив приглашение на должность приват-доцента в Стокгольмский университет. Спустя год она стала первой в мире женщиной-профессором математики. Петербургская Академия наук признала в 1899 году ее успехи, избрав своим членом-корреспондентом, однако переживания юности и молодости не прошли даром для ее здоровья: 49-летняя, полная сил, она внезапно умерла от инсульта.

Посильный вклад в русскую науку XIX-начала XX веков, внесенный талантливыми женщинами-учеными, был закономерным результатом их упорной исследовательской работы. Анализ биографий первых русских женщин-ученых доказывает, что все их успехи были достигнуты в условиях не только не способствовавших, но зачастую препятствующих женской карьере. Женщины, решившие избрать научную стезю, должны были все время доказывать свое право на такой жизненный выбор и далеко не всегда достигали в этом успеха.

Между тем официальные власти старались отвлечь женщин от серьезной научной работы и "учредить для лиц женского пола курсы для приготовления к тем профессиям, которые не потребуют ни высшего, ни даже среднего образования", обучить их умению "быть добрыми женами и полезными матерями семейств". По решению специально созданной правительственной комиссии в 1872 году разрешалось открытие женских курсов в Москве, Петербурге, других городах, но готовить они должны были лишь учительниц для женских начальных и средних учебных заведений. Никаких научных перспектив такое образование открыть не могло, поэтому столь редки имена женщин-учёных на скрижалях российской истории до начала XX века.

Право на полноценное образование как основу будущей научной деятельности российские женщины формально получили только после большевистского переворота 1917 года. Новая система обучения и образования была ориентирована прежде всего на преодоление неграмотности среди женщин-работниц и крестьянок. За короткий срок, к 1926 году грамотность взрослых женщин достигла 42 процентов, в городах – почти 75, а к началу 30-х годов неграмотность среди женщин в России была, в основном, ликвидирована.

Но одно дело – ликвидировать неграмотность, а другое – воспитать женщин-ученых, причем "из народа" (а именно такую задачу ставили большевики). При предприятиях уже в первые годы советской власти стали создаваться фабрично-заводские училища, ФЗУ, в которых 60% мест резервировалось за женщинами. При университетах создавались рабфаки – за один год обучения после школы девушки и юноши из среды рабочих и крестьян могли подтянуть свои знания до уровня тех, кто вырос в интеллигентных семьях и мог сдать экзамены в университет сразу после получения школьного аттестата. Женщины составляли четверть всех обучавшихся на рабфаках до 1941 года, и число студенток в предвоенные годы достигало почти половины всех учащихся вузов (43%). Но многие ли из них действительно могли в дальнейшем пойти в науку?

Закончив университеты и вузы, бывшие студентки имели право поступить в аспирантуру и в дальнейшем держать путь в науку через так называемый Институт красной профессуры (1930-1938) – главную кузницу научных кадров "из народа" с многочисленными факультетами (сельскохозяйственный, экономический, исторический, философский, строительства, права, литературы, искусства и др.). Однако вплоть до конца 1930-х годов число женщин-ученых в СССР все-таки было незначительно, хотя работы некоторых из них внесли большой вклад в российское научное знание (так, история поиска женщиной-микробиологом Татьяной Власенковой отечественного аналога пенициллина, открытого англичанином Флемингом в 1928 году, легла в основу романа Вениамина Каверина "Открытая книга" – однако образ такой женщины-биолога был собирательным).

Основной приход женщин в российскую науку начался после Великой Отечественной войны. С 1917 года выросло поколение, не знавшее препятствий в получении образования, связанных с гендерной асимметрией: советские девочки и мальчики воспитывались в понимании равных прав на образование независимо от пола. Во время войны, когда многие мужчины оказались на фронте, женщины заняли их места, в том числе и во властных структурах, на уровне принятия решений (особенно структурах образовательных), а после прихода мужей с войны зачастую не хотели возвращаться обратно, к плите и уборкам, в домашнюю сферу, но напротив – продолжали образование, стремились получить научную степень.

На фоне крайне тяжелого социально-экономического положения в стране пойти получать высшее образование в послевоенные годы могли себе позволить те, кто не был обременен семейными обязательствами, кто не боялся жить на нищенскую студенческую стипендию (а прожить было можно!), в условиях довольно неопределенного, а иногда и откровенно недоброжелательного отношения к женской карьере. Именно в таких условиях наши мамы (многие из них – интеллигентки в первом поколении, дочери рабочих и крестьян) шли учиться, а после учебы в вузе выбирали нелегкую стезю ученых.

Мировая история женского труда красноречиво свидетельствует, что те сферы деятельности, которые в силу разных обстоятельств становятся малопрестижными и низкооплачиваемыми, со временем феминизируются. Присутствие женщин в российской науке – еще одно тому доказательство. Приход женщин в разные отрасли научной деятельности в послевоенные годы был неравномерен. Довольно быстро стали "женскими" гуманитарные науки (в которых нужны были женщины для работы архивистами, младшими научно-техническими сотрудниками), и лишь затем стала возрастать численность женщин в технических науках и таких отраслях знания, как фармакология, биология, химия, медицина, география. Но и там тоже при быстром росте числа женщин на самых низших научных должностях, количество женщин-ученых, защитивших кандидатские, а тем более докторские диссертации, росло не слишком интенсивно, а получивших звания членов-корреспондентов и академиков Академии наук СССР вообще можно было пересчитать по пальцам. При этом в пресловутую хрущевскую "оттепель" – в середине 1950-начале 1960-х годов на эту диспропорцию мало кто обращал внимание.

Как в 40-е годы, так и тридцать лет спустя, число девушек-студенток постоянно росло: к середине 1970-х годов студентки составили большую часть российского студенчества. Однако в дальнейшем эти девушки и женщины с высшим образованием, оказавшись в сфере управления или науки, занимались не самим творческим трудом, а подготовительными операциями, рутинной, канцелярской работой – составлением картотек, описанием архивов, работали лаборантками. Имеющие равный образовательный уровень студент и студентка принимались на разные должности в музей, университет или институт (бывшего студента могли взять и на научную должность, а девушке предлагалась научно-техническая).

В этом отношении российская наука не была исключением из общемировой тенденции профессиональной сегрегации в мировом масштабе. Лишь немногим во всей мировой науке женщинам-ученым удавалось (и удается сейчас!) преодолеть невидимый барьер, препятствующий продвижению женщин по служебной лестнице, выдвижению на руководящие должности в науке (как и на производстве, а особенно – в структурах власти), и их овладению специальностями, требующими высокой квалификации. Этот барьер именуется в мировой социологии знания "стеклянным потолком" ("the glass ceiling") – барьер настолько незаметный, что он прозрачен, но в то же время настолько основательный, что препятствует росту женщин в служебной иерархии.

Как он возникал и возникает вновь и вновь?

Во-первых, девочек с детства сами родители часто ориентировали не столько (и уж точно: не только!) на занятие каких-то профессиональных высот, но и на то, что ей надо создать семью, родить детей. Иными словами, это была ориентация на "зависимость", "жертвенность", "неумение самостоятельно справиться с трудностями". При этом советские врачи настойчиво предупреждали: лучший возраст женщины для рождения детей – 22-24 года. Мальчиков же всегда ориентировали на "достижения": напористому поведению приписывались такие положительные характеристики как "ориентация на решение проблемы", "объективность", "непредвзятость".

Во-вторых, господствующим концептом государственной политики в отношении женщин был концепт "работающая мать": не успешная, самореализовавшаяся женщина, а именно женщина, просто профессионально занятая, помогающая материально существованию "советской семьи" и при этом не забывающая о своих материнских обязанностях. Любопытно, что среди неженатых (одиноких и разведенных) мужчин и сейчас больше распространена точка зрения, согласно которой женщина-ученый ничуть не хуже ученого-мужчины, в том числе и на руководящих постах; а женатые мужчины, наоборот, считают, что женщину наука портит: и ученым она становится худшим, чем мужчина, и о своих женских обязанностях забывает. Все эти стереотипы – следствие в том числе и государственной политики, ориентировавшей женщину на то, чтобы она просто работала (была занята в общественном производстве), а не занималась своей профессиональной карьерой.

В-третьих, профессиональная самореализация женщин в советское время предполагала их участие прежде всего в тех областях труда, которые были продолжением женских домашних функций – уборки (уборщица), приготовления пищи (повариха), заботы о детях (воспитательница в детском саду), обучения малышей (учительница начальных классов), лечения от несложных хворей (участковый врач в поликлинике) и т.д. В науке женщины продолжали выполнять свои, домашние по сути, функции "служанок по призванию" – обслуживали интересы мужчин-начальников и руководителей.

В-четвертых, обязывая женщину рожать детей (до 1985 г. в СССР существовал "налог на бездетность" – 6% от заработка, если молодые люди регистрировали брак, то они были именно обязаны завести ребенка), советское государство довольно слабо помогало ей: дополнительные материальные стимулы постепенно, к 1980-м годам, были введены в действие (единовременные выплаты пособий на рождение ребенка, право сидеть с ним до достижения 1,5 лет при сохранении рабочего места и проч.), но никогда и ни в чем государство не могло помочь тем родившим, кто хотел – несмотря на то, что рождение детей выбивало женщину из привычного ритма научной работы, – продолжать свою деятельность. Советское государство предпочитало вообще не видеть этой проблемы. Не замечать женщин-ученых. Или потенциальных ученых. Скрытой формой дискриминации были небольшие денежные надбавки женщинам-сотрудницам научных учреждений за выполнение ими всевозможных рутинных операций (переписывание карточек, мытье пробирок, перевод научной корреспонденции руководства институтов с иностранных языков): этот вид деятельности деканы и ректоры, директора и завкафедрами старались возложить именно на женщин (стимулируя сохранение ими обслуживающего статуса), не давая им выбрать собственную научную тему и заниматься ее разработкой.

В-пятых, во всех научных (как и производственных) учреждениях существовала дискриминация в отношении тех, кто возвращался из декретного отпуска: им не спешили предлагать интересные командировки, участие в конференциях (мотивируя это тем, что теперь надо растить малыша, да и от уровня развития науки они отстали), то есть сами руководители выстраивали связь между семейными обязанностями сотрудницы и ее профессиональными возможностями, а следовательно – в перспективе – и заработком. Молодым мамам в научно-исследовательских институтах часто предлагали перейти на неполный рабочий день, почему-то забывая, что у новорожденного есть и папа (которому в связи с рождением ребенка никто на неполный рабочий день переходить не предлагал, а зачастую руководство даже и не знало о том, что семья пополнилась!). Понятие "советского отцовства" (в отличие от "советского материнства") вообще отсутствовало в педагогическом и идеологическом лексиконе.

При всем равенстве прав, закрепленном в законах, в том числе в Конституции, девочек в советское время почти не брали или брали в очень ограниченных количествах на переводческое отделение в Институт иностранных языков (брали только на педагогическое), на отделение международного права в Московскую дипакадемию (ныне Институт международных отношений), в военные и военно-морские вузы. Не допускались девочки и к обучению управлению крупными транспортными средствами (самолетами), поэтому даже в области их конструирования – несмотря на то, что в Московском авиационном институте училось немало девушек – женщин-ученых с мировыми именами практически нет. Мальчиков предпочитали и на отделении хирургии в медицинских институтах, отдавая девочкам такие медицинские специальности, как например, микропедиатрия.

Вернемся однако к вопросу: так ли был прочен "стеклянный потолок" для женщин-ученых в советское время, в советской России?

Ответом служат цифры. К 1985 году в России из общей численности людей с законченным высшим образованием женщины составляли 40%, из них имеющих кандидатскую степень было около 30%, профессоров и докторов наук было только 13% от общего числа, а женщин-академиков в советское время было около 5% (сейчас чуть более 1%). Женщины составляли большинство тех, кто вел черновой научный и лабораторный поиск, а открытия на его базе делали мужчины, занимающие посты директоров, заведующих, шефов программ. Основную часть учителей составляли женщины, а директорами школ, руководителями в системе образования были мужчины. В итоге при нашем "социалистическом равенстве" лишь 10% женщин с высшим образованием имели высокооплачиваемую работу (среди мужчин таких было 46%).

В середине 80-х годов в России началась "перестройка". М.С. Горбачев искренне верил в то, что можно будет внести небольшие изменения в сложившуюся социальную систему, не затрагивая ее основ. Однако этого не произошло. Крушение прежних идеологических ориентиров, право на свободный выезд за рубеж, резкое снижение уровня жизни народа в целом и ученых в частности привели к тому, что в начале 90-х годов в России резко упал престиж профессий ученого и преподавателя высшей школы. Это повлекло за собой отток интеллектуальной элиты из данных сфер деятельности. В первых рядах ученых, покинувших российскую науку и сферу высшего образования, оказались мужчины. Это они решительно уезжали за рубеж продолжать свою научную карьеру, чему способствовало также отсутствие последовательной государственной политики поддержки науки, ее неоправданная реструктуризация (ликвидация науки фундаментальной и ориентация только на сиюминутную практическую выгоду).

Чаще всего уезжавшие были из наиболее мобильной профессиональной группы – это были 30-40-летние мужчины с учеными степенями, с большим числом научных публикаций. Отток мужских кадров увеличил долю женщин в науке: в 1991 году они составили уже более половины (51%) от общего числа работающих в этой сфере. И Россия неожиданно оказалась на первом месте в мире по числу учёных-женщин: доля женщин среди ученых в развитых странах сейчас составляет примерно от 20 до 36%^*. Однако в нашей стране сложилась парадоксальная ситуация: увеличение доли женщин-ученых не привело к увеличению их представленности на уровне принятия решений и не преодолело патриархальных стереотипов.

Состояние российской науки сейчас, в начале XXI века, во многом определяют ее женские кадры. Но удается ли им в полной мере реализовывать себя на этом поприще? Легко ли строится их научная карьера? С какими барьерами они сталкиваются? Как представлены женщины-ученые в своих научных сообществах, органах управления, в фондах, финансирующих научные исследования? Какова мера их влияния на политику в науке?

К сожалению, ответы на эти вопросы чаще всего не радуют. Женщины-ученые исполнительнее, трудоспособнее, организованнее мужчин. Но стать признанной в своем научном сообществе женщине необычайно сложно: среди докторов наук в 2000 году в России женщины составляли 20%, среди членов-корреспондентов РАН (всего их 604 человека) – 15%, а среди 442 действительных членов Российской академии наук всего 6 женщин (1,3%).

В Российской академии образования (РАО) число женщин-академиков выше, но и там мужчины составляют больше двух третей действительных членов. В Совет Российского гуманитарного научного фонда, который решает вопросы финансирования новых научных проектов, входит только одна женщина – академик Т.И. Заславская (хотя среди рядовых экспертов число женщин больше). Женщины слабо представлены в органах управления наукой и высшей школы. Они редко возглавляют крупные научные коллективы, являются деканами факультетов, а тем более ректорами вузов.

Казалось бы, само положение вопиет, и женщины-ученые должны протестовать против такой несправедливости… Но этого не происходит. Несмотря на нищенские зарплаты в институтах РАН и РАО (зарплаты вузовских преподавателей повыше, но и они не достигают уровня прожиточного минимума по стране), женщины-научные работники во всех анкетах и опросах подчеркивают, что они "удовлетворены своей работой" (свыше 90% ответов).

Такое благодушие, к сожалению, обнажает конформизм женщин-ученых, среди которых в настоящее время преобладают те, кому за 40 и кто проработал на своих рабочих местах 20 и более лет. Немаловажным для них является гибкий график работы, особая демократическая атмосфера университетов и институтов, творческая свобода, относительная социальная защищенность (при зарплате в 60-80 долларов в месяц они уверены, тем не менее, что не будут изгнаны до пенсии с работы и пенсию получат хоть и небольшую, но твердую). Их мало интересуют вопросы должностного роста, и они и в 50 лет занимают нередко стартовые должностные позиции – старший лаборант, ассистент, младший научный сотрудник.

Более молодые – 30-40-летние женщины-ученые не покидают университетов и институтов потому, что престиж сотрудника академического института или престижного вуза и гибкий график занятости дают им возможность иметь дополнительную работу, часто куда более высокооплачиваемую, с более высоким статусом. Иногда они ездят на 2-3 месяца за границу – по приглашениям, грантам. Таким образом, молодые сотрудницы, для которых профессиональная и должностная карьера в науке являются важными жизненными ценностями, кто активен, творчески одарен, нацелен на достижения – оказываются недооцененными и невостребованными по месту основной работы. Они вынужденно рассматривают ее как некий неплохой "порт приписки" (как у кораблей, которые ездят в далекие страны, но приписаны к какому-то российскому порту).

При этом для женской молодежи (до 30 лет) выстраивание научной карьеры остается нелегким делом: администрации институтов по-прежнему принимают на работу не по анонимным биографиям, заявкам и спискам работ, а после собеседований в отделах кадров и в конечном счете всегда при прочих равных возможностях предпочитают брать на перспективные должности мужчин. С женщиной-претенденткой проводятся кулуарные разъяснительные беседы, в ходе которых ей предлагается "уступить".

Особенно заметно затормаживается движение женщин при переходах на должности профессора, ведущего и главного научного сотрудника. Приходится констатировать, что отношение внутри научных учреждений к карьере женщин может быть выражено словами: "они могут подождать". Такое отношение сильно задевает и даже оскорбляет многих научных сотрудниц и преподавательниц, приводя, в конечном итоге, к снижению их трудовой активности, к желанию реализовать свой творческий потенциал за пределами "родных стен". Лишь единицы решаются на неравную борьбу с начальством за повышение своего должностного статуса, как правило, обрекая себя на стресс и морально-психические перегрузки. С другой стороны, описанное сдерживание должностного роста женщин является причиной предпочтений начальством безынициативных сотрудниц, которые, хотя и мало что вносят в науку, зато ничего для себя не требуют.

Является ли описанная выше проблема типично российской или постсоветской? Нет, конечно. Выдающийся французский ученый, историк, Мишель Перро пишет: "В наши дни среди учащихся французских университетов студентки составляют 56%. Обновление студенческой среды несет, казалось бы, много потенциальных возможностей. Однако они не всегда реализуются. Женщина-профессор долгое время была "нежелательной" фигурой, как показывает история выдвижения в межвоенный период кандидатуры блестящего германиста Женевьевы Бьянки на место профессора в Сорбонне и ее отвода под тем предлогом, что у Бьянки недостаточно сильный голос для лекционного зала. Первой женщиной-профессором (причем как бы "женской" отрасли, филологии) стала в 1947 году Мари-Жанна Дюри. В наши дни насчитывается 33% женщин-преподавателей и только 13% профессоров. История, наука, весьма почитаемая нашей национальной культурой, остается по преимуществу наукой мужской...

Во всем мире мужчины, руководящие наукой, склонны использовать один или несколько из перечисленных приемов, чтобы сохранить свое положение лидеров и не допускать женщин на уровень принятия решений. Среди них:

• игнорирование проблемы или объявление ее надуманной;
  
  
• навешивание негативных ярлыков (женщину, достигшую научных высот, именуют "синим чулком");
  
  
• объяснение научного успеха женщины удачей, наличием связей и иного символического капитала, а не талантом и научными способностями;
  
  
• вытеснение из группы (раз женщина сама может справиться с получением дополнительного заработка, грантов, ее не включают в обычные исследовательские объединения).

Редкой женщине-ученому при этом удается сохранить уверенность в себе и уровень научной продуктивности. Достаточно напомнить, что первую женщину-академика в области исторических наук вначале "прокатили" при голосовании, и лишь эмоциональная речь академика Николая Михайловича Дружинина в защиту женщин в науке заставила устроить переголосование, после чего М.В. Нечкину утвердили в звании. Следующая женщина-академик – Мария Михайловна Панкратова – была утверждена в своем звании лишь после того, как она попала в члены Политбюро ЦК КПСС.

И это проблема – не одних россиянок. Недооценка роли женщин в науке – общемировая тенденция. Так, например, женщина-физиолог Ф. Робштейн-Роббинс была соавтором всех публикаций своего коллеги Дж. X. Уиплома, однако не была удостоена наравне с ним Нобелевской премии. В аналогичной ситуации оказалась Лиза Мейтнер, работавшая с Отто Ганом над расщеплением атомного ядра. Даже о Пьере и Марии Кюри мы говорим, называя раньше мужское имя.

Как мало мы знаем вообще о том, что открыли и изобрели женщины! Здесь и астролябия – прибор, позволяющий определять положение планет относительно Солнца (ее изобрела Гипатия из Александрии в 370 г. до н.э.), и перископ, без которого не может обходиться подводная лодка (изобретение американки Сары Метер, 1845 г.). Николь Барбье Клико изобрела еще в конце XVIII века "розовое шампанское", метод приготовления которого основан на принципе вторичного брожения в герметически закупоренном сосуде – так появилось шампанское "Вдова Клико". Ее младшая современница королева Англии Анна предложила в 1702 г. идею тотализатора на лошадиных скачках. Начало XX века подарило миру массу "женских" открытий: метод замораживания продуктов питания (1907 г., Мэри Инжел Пенингтон, США), посудомоечную машину, которая была "признана" необходимой вещью в хозяйстве лишь 40 лет спустя после открытия (1914, Джозефин Хочрейн, США), эластичный бюстгальтер, вытеснивший корсет (1914, Фэри Феллс Якобс), глушитель для автомобиля (1917, Долорес Джонс, США), эмульсионный "корректор для опечаток" (американская машинистка Бэтти Грехем в 1956 г.), антибликовое стекло (Катрин Блодгетт, 1938), микроволновую печь (Джесси Картрайт). Американские феминистки очень гордятся тем, что первой программисткой тоже была женщина – Ада Лавлейс…

Что же, в свете таких примеров только и остается, что бессильно опустить руки: если уж "у них", в либеральной Америке, где, казалось бы, феминистскими идеями пропитано все обучение и воспитание, не смогли преодолеть эффект "стеклянного потолка", то уж куда деться нам, женщинам-ученым в нашей стране – стране модернизированного патриархата? Однако российским женщинам-ученым есть что сказать и есть что предпринять. Выход из положения есть. Необходимо, чтобы:

• перспектива и ритм профессиональной карьеры стали прозрачными, понятными самим работникам – вне зависимости от пола, просто всем;
  
  
• аттестации, конкурсы на замещение вакантных должностей, подписание контрактов должны быть оформлены четкими критериями, с помощью которых можно доказать результативность работы, реальный профессиональный рост, возможность претендовать на более высокую должность. Любой человек должен иметь право спросить, чего он должен достигнуть, чтобы претендовать на более высокую зарплату и занять следующую должностную ступень;
  
  
• должны быть устранены любые формы административных барьеров, связанные с полом работающего (сбалансированное участие женщин в конференциях, оплаченных институтами и факультетами, получение оплаченных командировок для продолжения научной работы и т.п.);
  
  
• необходимо разработать специальные программы поддержки женщин-ученых: как ярких, одаренных, выделяющихся из общих рядов, так и рядовых с целью повышения их самосознания и самооценки. В общественном сознании россиянок сохраняются традиционные представления о том, что наука – "не женское дело", что научная работа может потребовать от женщины-ученой отречения от привычных женских ролей. Из-за этого свое собственное устремление в науку женщины воспринимают неоднозначно, их внутреннее состояние оказывается более тревожным и напряженным, чем у мужчин. Здесь уже – поле для работы социальных психологов.

Одно можно сказать точно: наука – несмотря на то, что женщин в ней занято немало – остается сферой андроцентричной, то есть свои порядки в ней устанавливают мужчины. Чтобы быть успешными, женщины обучаются игре "по мужским правилам". Они уже – в игре… И я не ошибусь, сказав: они в ней останутся!