Ирина Рыльникова

На ее фотографиях прыгают невеста в свадебном платье, молодая девушка - почти девочка, веселая старушка с собачкой... Прыгают изо всех сил, в отчаянной попытке преодолеть силы земного притяжения, оторваться от земли, испытать чувство полета, парения, которое к большинству людей приходит только во сне (проект „Почему люди не летают?").
Или другое: на фотографии не Иван Царевич, а сама Татьяна Антошина пускает стрелу, идет за ней по белому свету в поисках своей женской судьбы, и в награду получает сбросившего лягушачью кожу прекрасного молодого мужа (проект „Царевна-лягушка").
А вот крепкая, сильная, земная женщина и легкий, трогательно беззащитный юноша на шаре (проект „Музей женщины").
Художница, весело подначивая, втягивает нас в занимательную игру, интеллектуальную и эмоциональную одновременно: она жонглирует привычными образами, понятиями, а потом, как фокусник, легко меняет их на противоположные, показывая условность и необязательность господствующих в обществе стереотипов.
Ее интерес к перевоплощениям безграничен: ей мало быть автором - в своих работах она хочет быть и героиней и создает, как актриса, новые образы, проникая в чужие сущности, ломая временные, пространственные, гендерные - всевозможные барьеры, построенные за долгую историю рода человеческого. Проект „Я люблю…": Антошина-вамп с трубкой (Хичкок), Антошина-горящая спичка - с улыбкой во весь рот и огненной копной волос (Энди Уорхол), многоликая Антошина-одиночество (Ван Гог)… Названия работ этого проекта - простое объяснение-признание: „Хичкок - это я", „Энди (Уорхол) - это я", „Винсент (Ван Гог) - это я".
Современникам трудно судить о перспективах вечной славы, но я думаю, что в истории искусства имя Татьяны Антошиной все же останется - ее работы выделяются на любых выставках.
Какая же она, Татьяна Антошина, в жизни? Очень сильная, самостоятельная и независимая; талантливая и великая труженица; успешная и неагрессивная в непростых взаимоотношениях с коллегами; большая фантазерка и мечтательница.
Мне кажется, что главное в творчестве Татьяны - великая женская сила и радостная любовь к жизни. И очень здорово, что это интервью появилось в мартовском номере журнала, поэтому я назвала его так:

Весеннее интервью с Татьяной Антошиной

Расскажите о себе. Как Вы стали художницей?

Т. А.: Все началось, когда я была еще очень маленькой… Я думаю, что многое закладывается в детстве, а у меня было счастливое детство. Там, где я выросла, есть Енисей, с его притоками - огромное количество рек, и мы с папой уходили далеко-далеко… Кругом крутые высоченные берега… Мой отец со скалы забрасывает спиннинг, а я где-то далеко там бегаю, и вижу его маленькую фигуру на скале и как длинная-длинная тоненькая леска время от времени на солнце сверкает. Во время этих путешествий мы всегда представляли с ним, что мы - герои острова сокровищ, читаем чьи-то следы… Это все было безумно интересно. Я очень часто возвращаюсь мысленно к тем временам, к тому далекому миру своего детства, где есть гармония и любовь.

У моего отца был приятель, художник Жора Терещенко. И вот однажды он пришел к нам в дом, а я сидела и, как обычно, рисовала. Он взял карандаш и одной линией нарисовал свой автопортрет, а потом сказал мне: „Если ты сможешь точно повторить мой рисунок, ты будешь художницей, а если нет, можешь дальше и не стараться". Для меня тогда было большим открытием, что можно рисовать так, одной линией. Но со второго раза я повторила этот рисунок. Домашние были просто в восторге, все говорили, что у меня здорово получилось. Это был мой первый опыт. Потом рисунок выбросили, и все об этом забыли. Но у меня осталось чувство, что я - художница.

В детстве я бралась за многое - пыталась заниматься музыкой, балетом, но все эти занятия по разным причинам прерывались. И вот я узнала, что две девочки из нашей школы поступили в художественную школу. „Художка" была на другом конце нашего маленького города - Абакана, и я стала просить родителей, чтобы они отвели меня туда. Но всем было некогда, и тогда я взяла два альбома со своими, как я была уверена, гениальными рисунками, и пошла сама. Рисунки мои понравились, но прием был уже закончен, и мне предложили прийти на следующий год. Я сказала, что никуда не уйду, пока меня не примут в художественную школу, и топнула ногой. Директор удивился, но принял меня.

Позже я закончила школу, и, проучившись некоторое время в педагогическом институте, бросила все и уехала поступать в художественное училище в Красноярск. Для меня самой это было достаточно неожиданным поворотом, идею поступить в училище мне подал мой приятель, Сашка Борчиков, который уже учился там. А внешне все это выглядело так: я пришла домой, а папа сидел, работал. И я сказала: „Папа, дай семь рублей". Он, не отрываясь от работы, дал деньги. Тогда я взяла паспорт, улетела в Красноярск и поступила на второй курс училища, потом в художественный институт, а после окончания - в аспирантуру в Строгановское училище, и после этого уже осталась в Москве.

Я очень рвалась в Москву: люди, которые живут в провинции, смотрят на столицу как на центр культуры, а москвичей считают очень развитыми и передовыми людьми - ведь им так многое доступно: музеи, театры, лучшие библиотеки, вузы… Однако Москва не раз разочаровывала меня.

Сначала я попала в творческую группу по керамике. Первое впечатление у меня было такое: собрались странные люди, которые делают некие произведения, совершенно никому не нужные - которыми нельзя украсить себя, использовать в быту. Эти люди называют себя керамистами. А что такое керамика? Это - материал, как металл, дерево... Человек, который себя называет по названию материала, - это ремесленник. И вот я попала в среду ремесленников, которые при этом относились к своему делу с очень большим пафосом. Мне это было смешно: такие здоровые мужики с бородами, и занимаются таким детским лепетом... Это было первое мое легкое недоумение по поводу Москвы.

Правда, потом я нашла для себя более интересную среду, в области современного искусства, но тут я впервые столкнулась с гендерным неравноправием. Меня очень удивило то, что подавляющее большинство среди московских концептуалистов - представителей самой интеллектуальной среды в искусстве, составляли мужчины, а женщины в этой среде были их подругами, помощницами или участницами проекта, но никогда - на первых ролях. Это было мое второе разочарование в Москве. А ведь здесь хорошо знали имена знаменитых женщин, „амазонок русского авангарда": Степанову, Удальцову, Экстер. Казалось бы, в понимании роли женщин в искусстве должны были произойти дальнейшие позитивные перемены, и где же, как не в Москве? Но я замечала даже движение назад, притом в среде тех, кого считала лучшими.

После аспирантуры мне предложили писать докторскую, и я бы, может, и стала этим с удовольствием заниматься, но, к сожалению, в нашей стране, занимаясь наукой, нельзя зарабатывать деньги, чтобы содержать семью, кормить детей. А в моей жизни сложилось так, что это всегда делала я. К тому же началась перестройка, поэтому мне пришлось сменить род деятельности. Так что то, что я сейчас художница, в достаточной степени зависело от жизненных обстоятельств.

А вы могли бы заниматься в жизни чем-то другим?

Т. А.: Да, много чем могла бы. В детстве я хотела быть археологом, потом психологом. Мне очень нравилось учиться в педагогическом институте (правда, я там проучилась всего полгода), возможно, я могла бы стать преподавателем. Может быть, я могла бы сделать что-то хорошее в литературе.

Разве художник не должен концентрироваться на определенном виде творчества?

Т. А.: Наверное, есть люди, которые должны заниматься каким-то одним делом в своей жизни, иначе человечество может много потерять, но это - гении. А я себя к их числу не отношу. Я столкнулась как-то с одним художником, возможно, не лишенным способностей, который чувствовал себя гением и не хотел продавать свои произведения, потому что считал их бесценными. Он отказывал покупателям, а при этом семья непризнанного гения жила в страшной нищете. Я не могу понять и не люблю таких художников.

Мне кажется, если бы я сосредоточилась на чем-то одном, я бы таких успехов достигла! Но я же не могу, потому что увлекаюсь разными делами и должна зарабатывать деньги. Я занимаюсь то одним, то другим: фотографией, живописью, компьютерной графикой, скульптурой, еще работаю как дизайнер интерьеров. Очень хочу заняться видео… Хотя наверное, это плохо с точки зрения конечного результата - так что вряд ли я смогу оставить в истории искусства что-то важное, что прославит меня на века.

Хочу сказать, что мне как зрителю как раз интересно разнообразие ваших проектов. Расскажите, как они рождаются?

Т. А.: По-разному. Могу рассказать, как родилась идея моего незаконченного проекта „Я люблю…". Однажды мне попался на глаза рекламный слоган: „Я - то, что я ем". И вдруг я поняла, что меня раздражает этот растиражированный на огромную аудиторию, хотя, может быть, не очень серьезный „афоризм". Как много у нас сейчас бытовизма, так не характерного для русской культуры, возникшего на волне новой моды на американское, на общество потребления!

На самом деле, человек состоит из того, что он любит. Мы - то, что мы любим, и вот это - не слоган, а правда. Когда-то я очень любила Ван Гога. Его картины, история его жизни, его трагедия до такой степени меня трогали и волновали, я так много раз мысленно переживала все это вместе с ним, что он стал как бы частью меня. У меня были и другие кумиры, другие герои, и в своем проекте „Я люблю…", как бы перевоплощаясь в них, я отдаю им себя в благодарность за оставленный во мне след. А во второй части проекта должны быть портреты этих людей в экстремальные мгновения их жизни, например, я должна была сделать скульптуру Льва Толстого, когда он, больной, в одной рубахе стоит на станции Астапово…

В других проектах вы тоже часто обращаетесь к зрителю от первого лица, выступая и как автор и как героиня: мы видим вас в проекте „Царевна-лягушка", в некоторых работах проекта „Музей женщины". Что это - стремление рассказать о себе?

Т. А.: Вовсе нет. Я вообще не стремлюсь к самовыражению. Я не считаю себя таким уж необыкновенным человеком, что выражение моего „я" что-то дает миру. Что я? Я умру, как все остальные, и хорошо, если хотя бы моим детям или внукам мое искусство будет интересно. Для человечества это не представляет особой ценности. Я надеюсь, что являюсь неким проводником актуальных настроений, тенденций, которые есть в современном мире. Я пытаюсь улавливать их. Естественно, то, насколько это удается, зависит от меры таланта художника, потому что чем он более талантлив и современен, тем больше непосредственной правды в его работах.

Каковы же эти актуальные тенденции?

Т. А.: Мне проще ответить от противоположного: я не люблю все негативное, разрушительные тенденции в изобразительном искусстве, и считаю, что для современной России это не актуально.

Ну вот, например, мы были в Германии… Если смотреть со стороны, ты видишь настоящий рай: цветочки на окнах, вся травка ровно подстрижена; идет корова, вся такая чистая, у нее бубенчик звенит; летают дельтапланеристы… Откроешь окно - думаешь, боже, какая красота! И даже возникает какое-то внутреннее желание взять и нарушить что-нибудь. И можете представить себе молодого человека, немецкого художника, у которого масса энергии, в душе кипят страсти - и он изо дня в день видит этот бесконечный порядок во всем. В ответ на это у него может возникнуть чувство протеста, и он в своих работах выражает какую-то деструктивную стихию.

Мне кажется, что такое искусство для России не актуально: у нас такая разруха, такая нищета кругом! Нам нужно другое, и именно поэтому сейчас актуализируется женское искусство.

Кстати, о женском искусстве… Многие, в том числе женщины, художницы, отрицают не только его существование, но даже само это понятие. Вы называете себя феминисткой в искусстве и в жизни… Что вы под этим понимаете?

Т. А.: Мне кажется, что в России не принято обсуждать женские проблемы, и многие считают, что их нет. Но они есть, и вот одна из них - актуальность женского искусства. Сейчас во всем мире, как мне кажется, идет поворот к конструктивному и мирному существованию, а мужчина всегда преуспевал в делах, которые были связаны с каким-то родом агрессивной деятельности: коррида, война, борьба, бокс, охота… Это все мужские занятия, и они связаны с различными способами убивать. А сейчас, хотя и есть войны, но они уходят в какие-то скрытые формы - теракты, например. Это говорит о том, что в современном общественном сознании агрессия, насилие все чаще воспринимаются как категории отрицательные, с ними не связывают образы будущего для человечества. И женщина, а точнее, ее креативное, позитивное сознание, далекое от идеи разрушения, убийства, становится более актуальным. Конечно, это очень широкое обобщение, которое не включает многие реальные факты, но тем не менее, это идея, которую я отражаю в своих работах.

Что касается жизненных принципов: феминистки самостоятельны, достаточно независимы от культурных стереотипов. Я, например, никогда не использовала своих отношений с мужчинами для достижения чего-то в карьере. Всегда шла открытым прямым путем. Вы скажете, что тут особенного? Но ситуация такова, что сегодня это участь немногих женщин, из тех, которые добились чего-то. Для меня важно, что я всегда имею свое мнение и принимаю решения самостоятельно.

Мне кажется, то, что вы говорите о женском искусстве, подтверждается многими работами с выставки „Искусство женского рода", которая уже сейчас стала событием года. И часть выставки, где представлены работы современных художниц, очень интересна.
Но скажите, почему современное искусство тяготеет к таким сложным проектам, которые требуют столь пространных комментариев, столь сложных объяснений? Господствовавший долгие годы лозунг „Искусство принадлежит народу" требовал от художника исключительной доступности широким массам. Похоже, что современные художники не очень нуждаются в понимании…

Т. А.: В искусстве всегда было очень много непонятного для современников. Вспомните, например, историю импрессионистов: их не признавали, им пришлось организовать свой салон „отверженных", потому что их отовсюду выгнали. Про их работы говорили, что это дико, что это безобразие, что это нарушает все нормальные законы изобразительного искусства. Почему в Пушкинском музее у нас такая превосходная коллекция импрессионистов? Потому что в свое время во Франции они почти совсем не ценились, стоили очень дешево. И кто-то из русских меценатов купил много работ, которые достались потом Пушкинскому музею.

Или, например, постимпрессионизм: Ван Гог умер безумным от непонимания и одиночества… Далеко не всегда художники, которые создавали что-то новое, пользовались успехом и признанием, чаще всего, даже наоборот. Их не признавали, потому что не понимали.

Если сейчас вы знаете, что какая-то картина относится, например, к XIX веку, вы в состоянии в большей или меньшей степени вписать ее в культурный контекст. Это история. А современное искусство можно сравнить с теорией в науке. Теоретическая наука находит новые пути развития, и потом уже прикладная наука адаптирует эти достижения к технике или, положим, к образовательному процессу. Таким же образом современное искусство находит новые пути развития искусства и потом уже традиционное искусство, которым и занимается большинство художников, адаптирует его к зрителям или к прикладным областям, таким как дизайн, декоративно-прикладное искусство и другим. Это очень просто. И соответственно, точно так же, как фундаментальная теоретическая наука достаточно сложна для восприятия обычных людей, современное искусство не может быть воспринято вcеми.

Значит, вы, например, как художник, не ставите для себя задачи быть понятной и понятой?

Т. А.: Это не совсем так однозначно. Я прекрасно понимаю, что то, чем я занимаюсь, не может быть популярно в народе, и не собираюсь заигрывать с публикой. Но с другой стороны, конечно, я не только для себя это делаю, есть много людей, к мнению которых я прислушиваюсь, которое важно для меня, есть широкий круг мировой художественной общественности, людей, которые формируют общественное сознание - например, кураторы в крупных музеях. Кроме того, есть такие потребители искусства, как коллекционеры. К сожалению, в России почти нет арт-рынка, в других странах существует больший интерес к приобретению произведений искусства. Конечно, это определяется и уровнем дохода и отсутствием моды на искусство в нашей стране в общественных масштабах.

И есть, наконец, международные выставки, которые являются полигоном новейшего, современного искусства. Издательством „Tashen" напечатан большой каталог „Искусство на рубеже тысячелетий". Там представлены художники среднего возраста - скажем условно, сорокалетние, которые уже вошли в историю, уже сделали новый шаг в искусстве. Те, которые приходят позже, ориентируются на них. Хотя, конечно же, народу, широким массам, и даже весьма образованному слою, и даже художникам, которые занимаются традиционным искусством, это может быть абсолютно непонятно и неинтересно.

Но я не хочу сказать, что мы лучше или хуже традиционных художников, просто мы другие - это вопрос внутреннего выбора. Каждый занимается своим делом. Кроме того, среди художников, которые причисляют себя к современному искусству, есть люди, которые не очень хорошо делают свое дело, и тогда уж мне больше по душе художник-традиционалист, который рисует красивые цветы.

Настаивая на том, что вы не нуждаетесь в понимании широкой аудитории, не скрываете ли вы за этим ранимость, желание защититься этой позицией от душевных ран, от разочарований?

Т. А.: Нет, я не ранимый человек, моя мама говорила, что такого толстокожего человека, как я, она в жизни не встречала. Я человек очень впечатлительный, но это разные вещи. Есть люди самоуверенные, самодовольные, а есть очень самолюбивые - такие страдают от любых уколов. Я - не то и не другое. У меня с детства есть какая-та внутренняя уверенность, возможно, потому, что меня слишком любили и баловали, когда я была ребенком. Меня многое вокруг трогает, впечатляет, не оставляет равнодушной, но мне кажется, меня трудно уязвить.

Что главное вы несете своим творчеством?

Т. А.: Трудный вопрос. Главное - это любовь. Все, что происходит хорошего или плохого и ради чего стоит жить или умирать, это связано с любовью.

И последний традиционный вопрос интервью в рубрике „Портреты наших современниц": с чем бы вы хотели обратиться к нашим читательницам, что пожелать им?

Т. А.: Я бы им посоветовала уважать себя и прислушиваться к своему внутреннему голосу, чтобы понять, чего они действительно хотят достигнуть и что они собой представляют. У всех нормальных людей в душе есть нечто возвышенное и правильное, что нужно видеть, понимать, чувствовать в себе и не давать другим подавлять это.