ЖЕНСКИЙ ВЗГЛЯД на „искусство женского рода"

Анна Альчук

Выставка в Третьяковской галерее „Искусство женского рода. Женщины-художницы России ХV-ХХ веков" вызвала множество откликов в прессе. Несмотря на то, что в целом экспозиция удостоилась положительной оценки, тон большинства публикаций выдавал снисходительное и, более того, пренебрежительное отношение к участницам этого проекта. И даже когда статьи были написаны с феминистских позиций, как, к примеру, публикация Н. Алексеева в „Иностранце" или Ф. Ромера в „Еженедельном журнале", снисходительное, покровительственное отношение к художницам и кураторам выставки давало о себе знать. Так, вероятно, в качестве компенсации за использование некоторых наработок феминистского дискурса, первый из названных критиков „пошутил" про „телесные отверстия" одной из художниц начала века, аккурат в стиле казарменного или пэтэушного юмора.

В этом контексте мне кажется необходимым, чтобы прозвучали мнения о выставке ее участниц, художниц и критиков, пишущих о женском искусстве.

Художница Марина Обухова: Cуществует ли разделение искусства по половому признаку? Мое глубокое убеждение, что не существует. Есть разделение только на хорошее и плохое искусство. Знаю очень много плохих художников, и немного хороших среди мужчин и женщин, известных и неизвестных. Хотя я знакома с высказыванием: „Чтобы женщина добилась того же, что добился мужчна, ей нужно быть в 10 раз лучше этого мужчины".

Женщина заботится о семье, рожает детей, нянчится с мужем и только после этого занимается творчеством, преодолевая стереотипы нашего все еще патриархального общества, в то время, как у мужчины есть преимущества в этом вопросе. Чтобы быть женщиной-художником нужно иметь большое мужество.

Что я думаю о выставке „Искусство женского рода"? Бесспорно, это удачная выставка, так как вызывает полемику. Её обсуждают, о ней спорят. Наталия Каменецкая - отчаянный и чрезвычайно настойчивый человек, и ей удалось заразить своей идеей руководство Третьяковской галереи.

Для меня огромный интерес представляет историческая часть экспозиции. Кто бы мог подумать, что императрице Марии Федоровне доставляло удовольствие писать простые натюрморты с луком и селедкой; а Вера Мухина создавала удивительную по красоте стеклянную пластику, совершенно не свойственную известному всем стилю. Про гениальную Башкирцеву, умершую в 24 года и оставившую после себя такие шедевры, как „Зонт", и говорить нечего. Выставка удалась.

Художница Наталья Абалакова: Несколько слов по поводу заметки Марины Овсовой о выставке „Искусство женского рода". „Триумф русских амазонок" (МК, 25 января 2002 г.): „Феминистки могут быть довольны…" Сам по себе факт открытия в залах Национальной галереи выставки „Искусство женского рода" еще вовсе не означает завоевания новых позиций в феминистском дискурсе, давно ставшем неотъемлемой частью современного искусства. Без компетентного и многоуровневого истолкования сам предмет этот - женское лицо искусства - может не только не обнаружиться под „лоскутным одеялом", а, претерпев ряд превращений от „друга человека" и „тоже человека" (не хуже современных художников мужского пола), затеряться где-то между льняной ниткой и цифрой…

„На нижнем уровне - буквально вакханалия современного женского искусства…" Участницы выставки сами выбирали работы, имея представление о том, в каком контексте они будут представлены. Возможно, „горизонтальные связи" с культурным массивом женского искусства пяти веков (различные технологии, язык этих технологий: вышивки XVI века и дискурсивно-критические работы современных художниц, использующих иглу и нитки; аскетическое искусство двадцатых годов и видеоарт с тотальной оцифровкой чувственного мира) были теми самыми культурными кодами постмодернистского остранения, где преобладает ирония, рефлексия и конструирование образа (в том числе и собственного).

„Женское искусство было, есть и будет…" представлено в СМИ именно таким: „релевантным", что означает „зависимым и подведомственным". Критики, обслуживающие так называемое актуальное искусство (неважно, мужчина или женщина выступают в роли критика или журналиста), при столкновении с Реальностью, на этот раз представшей в виде „Искусства женского рода", обнаружили коллективную травму в виде мужского шовинизма с тоталитарным душком, стремясь выстроить внутри „иной" системы иерархию по принципам собственных ценностей и понятий. Однако для еще не обозначенного четко, но возможно, выстраивающегося феминистского дискурса сама эта Реальность может стать ценным и обогащающим опытом.

Арткритик Людмила Бредихина: Проблема невозможности эстетического отбора по признаку пола мне кажется надуманной (а именно она почему-то регулярно оказывается в центре внимания, как только речь заходит о художницах того или другого периода). Любая тематизация имеет право на существование. Никого не возмущают еврейские (по признаку национальности), эмигрантские выставки (по месту жительства), выставки жертв режима или душевнобольных (казалось бы, совсем сомнительная тематизация). Почему это происходит именно с женскими выставками - вопрос. Дело даже не в противоречивых реакциях на само понятие „феминизм". Определенно здесь спрятана некая травма и некий симптом (о возможном „симптоме заложницы", симптоме Клары Милич и др. мне приходилось писать в сборнике „Женщина и визуальные знаки", а также в каталоге к выставке „Искусство женского рода"). Думается, проблемы западного феминизма - ни теории, ни практики! - не имеют прямого отношения к выставке „Искусство женского рода". Хоть сколько-нибудь сформулированной феминистской концепции в ней усмотреть невозможно. Очевидной заслугой выставки следует считать прямое обращение к болезненной теме, требующей осмысления, и богатый материал для ее интерпретаций.

Художница Людмила Горлова: Существует ли женское искусство? Мне кажется, скорее как статистический факт. Хотя история искусства в силу разных причин знакома больше с именами авторов-мужчин, на мой субъективный взгляд, для искусства как такового неважно, кто был автором, мужчина или женщина. История знает также достаточно примеров произведений искусства авторов-женщин.

Доказывать сегодня равенство или завоевывать территории нет нужды, все, по-моему, уже давно встало на свои места. В оценке произведения искусства пол не играет роли. Даже при исчезновении имени автора произведение искусства все равно останется.

При этом принадлежность автора к тому или другому полу может накладывать отпечаток на произведение искусства, хотя больше это проявляется в массовом искусстве при создании, например, женской телепередачи или мужского журнала. Это, безусловно, интересно для рассмотрения с многих точек зрения.

Я воспринимаю акцентирование различий сегодня мужской и женской трактовки в искусстве скорее в виде иронической цитаты старых штампов и вижу современную часть выставки „Искусство женского рода" именно с этого ракурса, который принципиально отличает позицию авторов - женщин предыдущих периодов.

Критик и художница Оксана Саркисян: Мне кажется, что это событие имело большое значение прежде всего для самой Третьяковской галереи, т. к. столь современной экспозиции, с таким количеством видеоинсталляций, использованием современных технологий в Третьяковке еще не было. Показательно, что именно выставка женского искусства открывает новый этап в выставочной деятельности Третьяковской галереи.

Экспозицию нельзя назвать совершенной, но тем не менее она показывает, как велики перспективы женского искусства и феминистского дискурса. Выставка убеждает, что поле нашей деятельности безгранично.

Художница Елена Елагина: Выставка показала, что женское искусство абсолютно не отличается от мужского. Для того, чтобы сравнить уровни профессионализма, нужно сделать выставку „Искусство мужского рода", и тогда можно будет сделать объективные выводы. Такие выставки сразу становятся мишенью для критики, которая охотно вновь и вновь возвращается к проблеме „природного" предназначения женщины.

Выставка в Третьяковской галерее, по крайней мере, доказала, что в российском изобразительном искусстве много интересных и самобытных художниц. Другое дело, что контекст, в котором они творили, в разные времена был совершенно различным, и это обстоятельство, к сожалению, никак не фигурировало в экспозиции выставки. Вероятно, имелось в виду, что этот пробел должны восполнить критики и знатоки того или иного периода в искусстве России.

Ситуация как в российском, так и в западном искусстве последних тридцати лет с наглядностью показала, что, во-первых, нет единой женской перспективы, что не всё женское искусство с необходимостью является феминистским, что современный „постфеминизм" тех, для кого феминистский контекст в искусстве остается значимым, существует в формах, значительно отличающихся от предшествующих. В более широкой перспективе феминистское искусство 70-х было своеобразным предупреждением о том, что модернизм с его обращенностью к формальным ценностям переживает заключительную стадию своего развития, чтобы в конце 80-х уступить место постмодернистскому отношению к искусству. Критики Норма Броуд и Мэри Д. Гаррард утверждают, что феминистское искусство и арткритика помогли инициировать течение постмодернизма. „Мы обязаны феминизму базисными основаниями постмодернизма: пониманием, что гендер конструируется с помощью социальных, а не природных механизмов; высокой оценкой искусства, которое нельзя отнести к разряду „high art", например, ремесел, видеоарта, перформанса; сомнениями, которые вызывает культ „гения"…, культивировавшегося в истории западного искусства; осознанием, что за видимостью „универсализма" лежат партикулярные мнения и интересы"^*. Весь этот комплекс идей и представлений о разнообразии и неоднозначности явлений лег в основу современного искусства и арткритики, создав более благоприятные условия для реализации художниц. Заслугой кураторов Третьяковской галереи и художницы Наталии Каменецкой, возглавляющей Творческую лабораторию ИНО и составлявшей современную часть выставки „Искусство женского рода", является стремление представить все многообразие идей и способов воплощения в женском искусстве в экспозиции конца ХХ - начала ХХI века.

Традиционно считавшиеся женскими занятиями^**, декоративное искусство и рукоделие концептуально обыгрывается многими художницами в качестве искусства большого стиля. Марина Обухова вышивает летчиков и сталеваров (проект „Свидетельство о жизни"), имитируя патетическую станковую живопись с помощью нитки с иголкой. Елена Муханова распространяет пространство декоративного цветочного панно (проект „Портрет моего сада") на фигуру сидящей женщины и видеоизображение. Ирина Вальдрон создает масштабное экспрессивное панно с помощью нарочито-небрежной аппликации из лоскутков материи. Чрезвычайно многозначителен проект Першиной-Якиманской (Глюкли) „Некоторые виды одежд". Справедливо пишет о нем критик Екатерина Андреева: „Женское отнюдь не в рукоделии. Но именно в лелеемой органической травме, о которой напоминают включенные в эстетическую среду пятна, кривые истерические строчки, утробный декор, фрейдистские штопки дырок, с наросшими кристаллами бисера".

Неполно (в экспозиции нет работ Веры Хлебниковой и Маши Чуйковой), но достаточно убедительно представлены художницы Московской школы концептуализма: классической работой Елены Елагиной „Лаборатория великого делания", „Орденом красной звезды" Марии Константиновой, сшитым в виде мягкой подушки, „Благовещеньем" Ирины Наховой и некоторыми другими работами.

Проблематика женского/мужского, как и женственности/мужественности, с разной степенью юмора и отстраненности обыгрывается многими художницами. Предельно женственными до манерности выглядят фигуры на картине Беллы Матвеевой. В видеоинсталляции Айдан Салаховой понятие женственности как бы материализуется и становится предельно зримым, когда на изображенный на холсте силуэт беременной женщины накладывается ее подвижное видеоизображение. Женственное, материнское отношение к миру и к его „сильной половине" сквозит в фотосерии „Один дома" Татьяны Либерман, с помощью особой постановки света добившейся чрезвычайно лирического эффекта в изображении знакомых мужчин в привычной им домашней обстановке, или же в монументально-декоративных „Портретах моего мужа" Натальи Турновой.

Присутствие на выставке работ, суть которых сводится к деконструкции некоторых традиционных понятий, заостряет проблематику женского взгляда, придавая ей необходимую концептуальность. На фотографиях Татьяны Антошиной женщина, привычно считающаяся объектом мужского взгляда, становится его субъектом, занимая в инсценированных художницей сценах из живописной классики активную мужскую позицию, так что вместо обнаженной женской натуры, например в „Турецких банях" Энгра, вы найдете целый сонм разнеженных голых мужчин. В этом случае она продолжает линию, начатую автором этой статьи еще в начале 90-х, когда был создан экспонирующийся на выставке проект „Девичья игрушка", представляющий серию обезглавленных Венер, составленную из полуобнаженных торсов известных московских критиков и художников.

Продемонстрировав масштабность и разнообразие женского искусства, кураторы выставки прибегли, однако, к странной тавтологии в ее названии: „Женщины-художницы России ХV-ХХ веков". Как язвительно замечает критик Никита Алексеев, „я, узнав о названии, стал грезить о выставке „Мужчины-художники России". Откуда этот комплекс неполноценности у наших кураторов и художниц, писательниц, поэтесс и других творческих женщин, упорно дискриминирующих женский род в обозначении тех или иных профессий? Вероятно, истоки такого отношения к „женскому суффиксу" надо искать в первой половине ХХ века, когда Цветаевой и Ахматовой приходилось отстаивать свой профессионализм, требуя, чтобы их называли „поэтами", но ни в коем случае не „поэтессами". Возможно, в условиях того времени они были правы. Тогда „женское" вполне могло ассоциироваться с второстепенным, незначительным, не актуальным. Но времена изменились, и нынешняя выставка в Третьяковке убедительное тому доказательство. Женщины давно и практически во всех областях проявляют себя наравне с мужчинами. Зачем же это самоуничижение? Не признавая существующих в русском языке (я не сторонница изобретения новых слов, таких, как „фотографиня" для женщины-фотографа) слов: „писательница", „поэтесса" или „художница", мы невольно укрепляем стереотип, согласно которому мы - женщины, не можем быть профессионалами высокого класса. Ведь можем! Так зачем предавать свою сущность, фактически утверждая, что, только отказавшись от женского в себе, можно создать нечто значимое и ценное? Зачем давать повод для злорадства тем, кто не без оснований видит в этом слабость и недомыслие! Стоит ли держаться за устаревшие стереотипы, которые не отражают реального положения дел?