В обыденном сознании современных россиянок довольно прочно укрепилось мнение, что социализм предоставил им равные политические права с мужчинами. Терпеливо продолжая принимать на веру утверждение Ленина о том, что ни одно государство и ни одно демократическое законодательство не сделало для женщин и половины того, что сделала советская власть в первые же месяцы своего существования", чаще всего мы связываем его справедливость в отношении политических прав с нашей возможностью "голосовать" и несколько реже упоминаем факт представительства женщин в высших и местных органах власти.
Стоит вспомнить, однако, что вопрос о женских правах и о женском голосовании неоднократно поднимался лидерами женских либеральных организаций и представителями либерального движения в целом. Когда после подписания царем Николаем П знаменитого Манифеста 17 октября 1905 г. стало ясно, что женщины не получили от правительства ожидаемых прав, Русское женское общество направило в адрес государственной думы петицию с требованием "внести обновление в жизнь женщин, признав за ними равные права для участия в служении Родине".
Петиция в частности содержала такое обоснование необходимости предоставления женщинам избирательных прав: "Являясь одинаковой плательщицей налогов, труженицей наравне с мужчиной, ответственной в одинаковой мере перед законом, женщина, по справедливости, должна иметь право на защиту своих интересов путем участия в законодательном собрании, решения которого также близко касаются ее судьбы, как и мужчины.
В процессе выборов в Учредительное собрание после Февральской революции женщины некоторых российских губерний принимали участие в выборах, а сама Февральская революция началась именно с демонстраций женщин, протестующих против голода и войны под лозунгами «Свободы!» и «Хлеба!». (Pushkareva, 256; Clements, 30)
Как толковались равные права авторами большевистской революции и действительно ли предполагалось передать их женщинам? В то время как по определению современной политической философии право представляет собой «общеобязательную форму равенства, свободы и справедливости», марксистская идеология настойчиво подчеркивала классовый характер права, как «средства классового подавления». Интересы и потребности женщин «трудящихся» классов (рабочих и крестьян) виделись как общие для всего угнетенного населения и как противоположные интересам угнетающего меньшинства, а противоречия, существовавшие между мужчинами и женщинами трудящихся классов и, тем более, различными группами женщин, относившихся к классу угнетенных (работницами, женами рабочих, крестьянками, домашней прислугой и т.д.), фактически игнорировались. В то же время, женщины из других сословий - купечества, дворянства, духовенства, интеллигенции - оказывались классово чуждыми и не получили никаких политических прав. Таким образом, пролетарский вариант женского равноправия сразу же исключил из сферы своих объектов значительную часть женского населения России, в том числе, и большинство активисток либерального движения за женские права.
С другой стороны, даже первые шаги на пути "превращения женщины в полноправного члена общества" показали, что простое предоставление равных политических прав с мужчинами было явно недостаточным даже для пассивного участия значительного количества женщин в строительстве нового общества. Несмотря на формальное предоставление политических прав трудящимся женщинам, руководство большевистской партии не считало их способными немедленно воспользоваться своими правами в той мере, в какой на это были способны мужчины. В 1926 г. женщины составляли 75% всех неграмотных (Kingsbury, 169), участие женщин-представительниц трудящихся классов в пролетарском движении была минимальной, что давало руководителям большевистской партии возможность рассматривать женщин не просто как угнетаемый, но и как "культурно отсталый" слой населения. В документах большевиков в предреволюционные и первые послереволюционные годы постоянно встречаются упоминания о необходимости "привлечения женщин к самостоятельному участию", "полного освобождения женщины", "переделке … заскорузлых, окостенелых порядков" . Сам тон этих заявлений, несмотря на его общую освободительную направленность, постоянно ставит трудящуюся женщину в позицию "получателя" даров, свидетельствует об отсутствии женской субъектив-ности – женщины осознающей себя собственной освободитель-ницей. В связи с этим стоит привести слова американского историка Ричарда Стайтса, написавшего, что после революции никто из большевистских лидеров не ожидал, что женщина в действительности возьмет на себя решение политических проблем (Stites,327).
Женщинам предстояло постепенно осознать степень своей новой свободы и помочь им в этом должны были мужчины-пролетарии. Одной из важнейших задач, которую ставила перед трудящимися женщинами большевистская партия, была задача культурной революции. Как известно, этот многозначный термин неизбежно включал в себя такие противоречивые задачи, как грамотность, повышение уровня знаний о мире в целом, приобретение гигиенических навыков, а с другой стороны представлял собой массированную идеологическую обработку населения с целью внушения коллективистских, подавляющих личностное начало и ограничивающих свободу выбора принципов.(Buckley, 69-71) Именно в процессе культурной революции женщина не только должна была приобрести новые политические знания, но и стать политически активным членом общества.
Активизация политического участия женщин мыслилось как "закономерный" переход от достижения элементарной общеобразовательной грамотности и современных (для того времени) представлений о гигиене к политической грамотности, а от грамотности - к активности. Предполагалось, что научившись читать слова, написанные в политических декларациях большевиков, женщина трудящегося класса будет действовать в соответствии с ними, так как «подлинные» интересы любой трудящейся женщины полностью совпадают с пропагандируемыми задачами. Очевидная сегодня утопичность подобных взглядов на женское политическое участие, в то время вызывала сомнения лишь у немногих из большевистских лидеров.
Одной из этих немногих, сомневавшихся в легком решении женского вопроса, была практически единственная авторитетная женщина в руководстве большевистской партии. Речь идет об Александре Коллонтай, вошедшей в историю женского и революционного движения, как фигура крайне противоречивая. Сразу же после революции Коллонтай, в прошлом известная как представительница социалистического феминизма и активистка партии меньшевиков, становится во главе Народного Комиссариата социального обеспечения, где активно проводит в жизнь большевистскую политику поддержки женщины-работницы. Не смотря на общую поддержку генеральной линией большевистской партии на освобождение женщины через вовлечение ее в общественное производство и "повышение культурного уровня", Коллонтай являлась автором довольно оригинальных идей относительно возможностей и препятствий женского освобождения, связанных с особенностями культурных представлений общества в целом и женщин в частности о природе "женского." Так, например, по мнению Коллонтай, реальная сложность реализации культурной революции в отношении женщин не ограничивалась лишь необходимостью преодоления их более высокого уровня неграмотности, а была связана также со сложным и противоречивым процессом изменения их представлений о самих себе, своих возможностях и ответственности. Согласно Коллонтай, женщины в культурной революции имели особую качественную задачу, которая могла быть реализована только в результате их собственной активности, о чем фактически не упоминалось в выступлениях революционеров-мужчин.
Она писала, например:
Эмоциональность была одним из типичных свойств женщины прошлого, она служила одновременно и украшением и недостатком женщины…. Чтобы отстоять у жизни свои еще незавоеванные права, женщине приходится совершать над собой гораздо большую воспитательную работу, чем мужчине (Коллонтай, 1919, с.17)
«Эмоциональность» оказывается здесь чем-то близким к идеалистическим построениям философов, качеством, погружающим женщину в мир переживаний и препятствующим практической реализации ее желаний, преградой для овладения женщиной своими правами. Женская эмоциональность не может исчезнуть в результате превращения всех женщин, выходцев из трудящегося класса, в работниц, для ее преодоления необходима большая внутренняя работа, возможная лишь в процессе реального участия женщин в реализации политического управления.
Признание психологических сложностей «введения» женского равноправия, которые могут поставить под угрозу саму возможность существования этого равноправия, существенно отличают теорию женского освобождения Коллонтай от общих теоретических построений большевистских лидеров. Однако, даже в случае Коллонтай, мы сталкиваемся с тем, что основное направление изменений "женского" сводилось прежде всего к отказу от качеств, считавшихся традиционно "женскими" и замене их "мужскими", без упоминания необходимости сколько-нибудь серьезных изменений стереотипов маскулинности. Мужчины представлялись более совершенными существами для создания нового социального порядка, а женщины должны были избавиться от некоторых психологических черт и стать похожими на мужчин.
Вся сложность и противоречивость попыток соединения культурной политики "повышения сознания трудящихся женщин" с реальным допущением женщин к процессу управления отразилась в деятельности женотделов - практически единственных органов женской активности, существовавших в 1920-е - начале 1930х гг. Первым руководителем Департамента по работе среди женщин стала Инесса Арманд (осень 1919 г.), впоследствии женский отдел возглавляли - Александра Коллонтай и Александра Самойлова. Целью создания женотделов различного уровня была объявлена необходимость подъема политического сознания женщин, и привития им навыка действия в публичной сфере. Предполагалось активное участие женщин-делегаток в работе отделов социального обеспечения, труда, народного образования, здравоохранения. Женщины-делегатки, избиравшиеся не только среди работниц, но и среди домохозяек - жен трудящихся, должны были участвовать в наблюдении за работой столовых и клубов, строительством и работой яслей и детских садов, охране женского и детского труда. (Арманд, 84) Впоследствии работа делегаток была распространена и на деревню, где они занимались не только организацией яслей и красных уголков, но и должны были способствовать хозяйственному просвещению крестьян. Именно работа женделегаток впервые предоставила нескольким тысячам женщин возможность попробовать свои силы в осуществлении властных функций в публичной сфере.
Зарубежные исследователи посвятили обширную литературу деятельности женотделов и их влиянию на самосознание российской женщины (см. Stites, 327-328, Lapidus, 67-68) Однако, в Советском Союзе сведения о женских отделах и женских делегатских собраниях в 1930- гг. были удалены из энциклопедий и учебников истории, и поэтому, нам сейчас довольно трудно поверить в размеры активности женщин-делегаток. Активистки делегатских собраний, как свидетельствуют страницы забытого журнала «Делегатка», издававшегося с 1920 по 1931 г., вмешивались в распределении красноармейских пайков, контролировали выдачу школьникам одежды и обуви, вели борьбу против насекомых-паразитов за чистоту жилища, разъясняли крестьянам необходимость утепления хлевов и разведения породистых кур. В свою очередь, их активность не могла не оказать влияния на представления женщин о самих себе и окружающей их социальной реальности. Доказательством этого служат слова Льва Троцкого, писавшего в Правде 13 июля 1923 г., что с женоделами связаны многие семейные кризисы: после работы в женотделе новый мир открывается перед глазами женщины, семья остается без внимания, что раздражает мужа и приводит в итоге к распаду семьи .
Несмотря на очевидность влияния активности женщин-делегаток на изменение идентичности, было бы ошибочным преувеличивать эти изменения. Приготовление пищи, присмотр за детьми и распределением продуктов и одежды не выходили за рамки повседневного опыта женщин и, несмотря на придание их функциям государственной значимости, не могли быть сравнимы с задачами обороны, решением вопросов идеологии, финансов и производства, остававшихся в ведении мужчин. Таким образом, можно сказать, что деятельность делегаток, сконцентрировалась в основном в привычной для женщин сфере, что лишило женские организации возможности влиять на принятие важнейших решений, хотя бы на местном уровне, а также ощущать свою деятельность, как деятельность государственной важности. Кроме того, собрания женделегаток, не мыслились вне партийного контроля и даже женские клубы должны были организовываться лишь там, где имелась партячейка.
С другой стороны, участие женщин в работе делегатских собраний и управлении в сфере здравоохранения и социального обеспечения не предполагало отказа от прежних женских дел (работы по дому, уходу за детьми и т.д.), а, скорее, представляло собой увеличение женских обязанностей. Так, например, делегатка, работница фабрики "Красная роза", Бухарова, после прикрепления ее к детскому дому говорит:
Очень мне эта работа понравилась. Но мешает домашний старый быт, очень мешает. Окаянная кухня с горшками да ухватами, ситами, да корытами совсем задавила.
Таким образом, делегатские собрания расширили навыки женщин по общественному управлению, определенным образом, дополнив ответственность женщины за «женскую» работу дома ответственностью за «женскую» работу в масштабах социалистического государства.
Однако, работа женщин-делегаток осложнялась не только двойной занятостью, но и непониманием, неприятием не только со стороны «отсталого» населения, но и со стороны новых, советских организаций и учреждений. В газетных и журнальных публикациях 1920-30-х гг. представлена картина огромных трудностей, с которыми были связаны попытки самостоятельных действий женщин. Одна из сельских делегаток пишет о женском кооперативе: организовались 15 человек, все одинокие, ни у кого ничего не было... Выработали устав, пошли просить ссуду - над нами смеялись. ни у кого не было надежды, что мы будем существовать (Артюхина,9)
С конца 1920-х женщины стали более активно насильственно вовлекаться в общественное производство в связи с началом массированной индустриализации, а партийный контроль за деятельностью делегатских собраний все более укреплялся. Кроме того, общественный престиж делегатских собраний оказался подорванным требованием партии о безоговорочной поддержке собраниями коллективизации, что фактически лишало их какой-либо собственной инициативы:
В хлебозаготовительной кампании те делегатские собрания. над которыми было хорошо поставлено партруководство, как правило целиком и полностью проводили линию партии.(Артюхина, 6)
Однако, даже из публикаций партийной печати можно понять, что далеко не все женские собрания стремились проводить линию партии, некоторые из них, пользующиеся большим авторитетом не только у крестьянок, но и у представителей местной администрации, представляли собой значительную силу, которая могла быть противопоставлена насильственной политике большевиков. Артюхина, например, приводит в одном из последних номеров журнала "Коммунистка" такой факт активности делегаток:
Были случаи, когда кулаки натравливали женщин-беднячек на уполномоченных (по хлебозаготовкам - Г.Ю.) В селе Дубровском уполномоченный был избит женщинами-беднячками, ему сломали ребро. (Артюхина, 8)
При этом интересно отметить, что в данном случае, как и чаще всего, когда речь идет о действиях женщин, направленных против политики советской власти, оказывается, что они действовали несамостоятельно, их "обманули", "научили", "натравили" и т.д. кулаки, попы и другие враждебные элементы. Таким образом, женщины постоянно представляются как группа, неспособная принять самостоятельные решения и нуждающаяся в руководстве.
В начале 1930-х гг. большевистская партия все меньше нуждалась в самостоятельных женских организациях. Одна из немногих активных защитниц феминизма – Коллонтай – была дискредитирована еще раньше как участница группы "рабочая оппозиция" в 1921г. и к концу 1920-х гг. уже находилась за границей фактически изолированная от женского движения, распространенные в 1920-х гг. издания "Делегатка" и "Коммунистка" прекратили своё существование в самом начале 1930-х, в 1930 же году принимается решение об упразднении женотдела в ВКП(б), так как, по определению Кагановича, «женщину пора уже начать выдвигать не как женщину, а как работника, полноправного, выросшего, развившегося» . После фактического прекращения к 1934 г. деятельности всех делегатских собраний, и вплоть до нового открытия женсоветов в годы горбачевской перестройки, никаких аналогичных им низовых организаций "обучения" женщин навыкам управления и "осознания" своих интересов создано не было, а сама память об их деятельности уничтожена. Именно с этого времени официальная советская история начинает уделять особое внимание женскому голосованию.
Что означало голосование для женщин в советское время? Очевидно, что в тоталитарном государстве, сводившем выборы к чисто фасадному (Arendt, 420) способу организации власти, ни избиравшие, ни избиравшиеся не могли оказать решающего влияния на процесс принятия политических решений. Все решения, касавшиеся женщин, в том числе и те, которые были направлены на ограничение их свободы и достоинства (например, закон 1936 г. о запрещении абортов) принимались без каких-либо предварительных консультаций с женщинами.
Поэтому, главным достижением политических реформ, предпринятых советской властью в отношении массового политического участия женщин можно, видимо, считать приобретение ими технических навыков: чтение и прослушивание политической информации, усвоение процедуры заполнения бюллетеней, формирование определенных представлений о структуре и формах политической жизни. Как известно, приобретение этих навыков советскими людьми не только не способствовало, но, часто, препятствовало формированию уверенности в возможности какого-либо личного воздействия на публичную власть в пространстве политического. (Пастухов, с.78).
Единственной организацией реально обладавшей полнотой политической власти была коммунистическая партия. Поэтому, важно отметить, что в первое десятилетие после революции женщины продолжали составлять меньшинство в большевистской партии и особенно в ее руководстве, считаясь несамостоятельнми, нуждающимися в руководстве и поддержке. В годы НЭПа количество женщин-членов партии даже уменьшилось по сравнению с годами революции, что, очевидно, было связано с расширением других возможностей для реализации женской активности: в 1920 – женщины составляли 11% членов ВКП(б), в 1922 – 7,8%, в 1924 – 8,6%, в 1926 - 12,8%. (Миловидова, 247), в 1929 - 13,5%.
Положение женщин-коммунисток внутри партии было не менее сложным, чем женделегаток. Они часто сталкивались не только с непониманием в своей семье, но и с неприятием со стороны мужчин-коммунистов. Непривычная обстановка, требования и нормы поведения, противоречившие многим хорошо усвоенным стереотипам женского поведения (скромности, молчаливому согласию, предоставлению главной роли мужчине) в сочетании с трудностями усвоения идеологических схем, изобилующих большим количеством незнакомых слов и понятий и часто не имеющих никакого отношения к повседневным заботам женщин, способствовали колебаниям в женской самооценке и часто способствовали отказу от политической активности:
Была я делегаткой, записалась в партию, меня послали в политический кружок, а я там ничего не понимаю. Спросит меня преподаватель, а я не знаю, что отвечать или же отвечу неправильно, а надо мной все смеются. Стыдно мне стало, что надо мной все смеются, я стала из-за этого расстраиваться и даже превратилась в нервнобольную".
С другой стороны, увеличение женщин в рядах коммунистической партии совпадает с прекращением внутрипартийных дискуссий и превращением партии в ядро тоталитарной политической системы в середине 1930-х гг.
Исследования участия женщин в партийных органах разного уровня, обладавших реальной властью, проведенные социологом Галиной Силласте, показывают, что начиная с 1930-х гг. существовала строго определенная пропорция распределения женщин и мужчин во всех партийных организациях за исключением ЦК и Политбюро. Негласная женская квота в партийных органах всех уровней за исключением Центрального Комитета партии составляла в среднем 30%. (Силласте, 1992)
Казалось бы, женщины, входящие в руководящие органы партии вполне могут быть причислены к представительницам политической элиты. Однако, как красноречиво доказывает в своей работе политолог Сергей Ушакин, участие женщин в традиционных элитах вовсе не означает правомерности "отделения" женского элитизма от сильного пола или наделения его женской природой.
Таким образом, можно сделать вывод, что система "политического равноправия мужчин и женщин" в ее советском варианте характеризовалась прежде всего отсутствием женщин как коллективного актора, привносящего в политику свою субъектность и защищающего свои интересы.