Татьяна Клименкова

Сегодняшнее наше собрание посвящено исторической дате. Мы только что прослушали доклад, посвященный обсуждению событий, имевших место 90 лет назад. Теперь попытаемся дать оценку настоящего этапа жизни России: это тоже в некотором смысле история - современная история.
Все мы прекрасно помним, как еще совсем недавно Россия делала усилие по установлению демократических норм своего существования, которые были связаны с упованием на создание экономики капиталистического типа. Сейчас стало очевидно, что немедленного процветания не наступило. Более того, мы не понимаем, что с нами происходит. Общепринятая оценка ситуации состоит в том, что идет смена нерыночных отношений на рыночные. Но даже обычный обыватель начал понимать, что здесь что-то не так.
Давайте попытаемся посмотреть, что можно сказать о нашей современной ситуации с гендерных позиций. Мы увидим, что у нас получится совсем другое представление. Теперь уже достаточно ясно, что гендерное рассмотрение для нас - это далеко не только "женский вопрос". Нас интересуют всеобщие условия работы патриархатной системы или патриархатного типа культуры. В этом смысле гендерное рассмотрение - это специальный подход, а не только одна из тем, то есть гендерный подход возможен не только к очевидно женским темам.
На наш взгляд, в период перестройки под видом требований демократических свобод разразился глубокий культурный кризис, произошла смена не столько общественных формаций, сколько культурных парадигм - а это вопрос значительно более серьезный. Что же это за парадигмы? Первая носит название модернистской. Ее нередко путают с социалистическими принципами, хотя социализм - это термин, обозначающий социальную формацию (капитализм - социализм). Когда же мы говорим о модернизме, то имеем в виду культурный стиль, способ задавания культурных норм, который имеет отношение отнюдь не только к сознанию, но и к формированию жизненных ориентаций, уклада, условий существования тел, а значит, это имеет отношение и к нашим гендерным проблемам.
Модернизм был периодом упования на массовое действие, на развитие массовых форм производства и таких же массифицированных форм социальной жизни; периодом, когда индивидуальное легко приносилось в жертву коллективному; периодом упования на глобальное усилие, на гигантские социальные проекты. Период модернизма пережила и Западная Европа, в которой социализма никогда не было. Еще недавно казалось, что этот жизненный уклад имеет основания продлять себя в течение длительного периода, но приблизительно с середины 80-х годов начал ощущаться кризис прежней смысловой направленности. Важно, что непосредственного отношения к смене форм собственности смена культурных парадигм не имела. На Западе смена модернистских установок на постмодернистские происходила вообще без смены форм собственности.
В чем же была суть произошедшей трансформации в России? Постепенно начал терять кредит прежний технологический энтузиазм. Согласно постмодернистскому типу мироощущения отрицалась вера в возможность предвидения, провозглашалось просто презрение ко всякого рода глобальным начинаниям, будь то планы всеобщего экологического переустройства природы или социальных отношений. Вместо этого появился своеобразный пафос "малых дел", появился интерес к индивидуальному.
Политики и средства массовой информации подали дело так, что происходит критика социалистических принципов, но если бы дело было только в этом, то никакой перестройки вообще было бы не нужно, поскольку сама такая критика была уже практически проведена. В доперестроечную эпоху в "толстых" специальных журналах реально был представлен широкий спектр самых разнообразных доводов, в том числе и довольно резко критикующих социалистические установки. Нельзя было только писать фразу: "социализм - это плохо". Но вопрос был уже не в теоретической критике социализма, а в разрушении той базы, которая лежала в основании культурных правил модернистской эпохи, а это был совсем другой вопрос. Он располагался в иной плоскости, поэтому не удивительно, что выразителем этих новых процессов оказалась особая политическая группа. Назовем ее представителей "фундаменталистами". Понятно, что это название может вызвать неприязнь, но другого термина пока нет.
Дать определение фундаментализма нелегко, потому что он действовал за пределами стереотипных представлений о политике. С одной стороны, это были группы, которые практически участвовали в борьбе за власть, а с другой - они не представляли собой никакого собственно политического формирования в традиционном смысле. Эти группы объединялись на уровне особых культурных требований. Почему для характеристики этих групп приходится применять термин "фундаментализм"? Потому что их отличительной чертой является безграничная привязанность к прошлому.
Печатью влияния этих групп отмечено все наше бытие последнего десятилетия, хотя на это и не обращалось внимания. Практически именно фундаменталистам мы обязаны тем, что многие граждане нашей страны как завороженные погрузились в созерцание собственного прошлого. При этом то, что было "до Октября", рисовалось обязательно в розовом свете, то, что "после" - в черном. Это был как бы некоторый провал в прошлое. Загипнотизированные "мудростью предков", люди восхваляли справедливость домостроя, российский император из Николая Кровавого в одночасье превратился в Николая Окровавленного, даже парламент был назван Думой, причем в сочетании с "мэрами", "префектурами" и "субпрефектами". Это была явная демонстрация бессилия, невротическая комедия исторической несостоятельности.
Мы не случайно говорим о том, что фундаменталистская культурно-политическая парадигма названа постмодернистской. Она поименована таким странным способом - то есть через отрицание того, что ей предшествовало,- потому, что у нее нет даже собственного определения. Это происходит вследствие того, что здесь не предполагается оригинального способа действия. Максимальный отказ от утверждения собственной значимости. Жизнь превращается в "музей самой себя", она стала подобием спектакля, не имеющего иного смысла, кроме утверждения себя самого.
Нужно заметить, что это был страшный спектакль: актеры в нем нередко держали в руках самое настоящее оружие и употребляли его по назначению, но действовали при этом не в соответствии с "принципом реальности", а по кривой логике своего социально инспирированного невроза. Одним из наиболее ярких примеров такого перформанса - "квазиреального спектакля" - является терроризм в его современном варианте. Широко известно, что у чеченских террористов всегда были наготове соответствующие фразы на случай прихода журналиста. Терроризм - это ситуация, которая в принципе задумана как игра "на кого-то". В этом смысле чеченская кампания в значительной степени была игрой "на телевидение". Получается более чем странная ситуация, при которой ради информационно-политических целей уничтожаются живые люди.
Однако этот "провал" в прошлое и в спектакль происходил совсем не случайно. Дело в том, что фундаментализм имел свою собственную четкую миссию: от его имени социализму была объявлена война не просто политическая (что уже неоднократно было), а культурно-политическая, что, разумеется, далеко не одно и то же. Сами фундаменталисты осознают свои цели как "защиту традиции, поруганной во времена социализма".
Здесь нужно заметить, что проблема наличия или отсутствия традиции сама по себе для культуры гораздо более важна, чем это кажется на первый взгляд. Традиция - это возможность вхождения в историю. Только через ту или иную традицию можно вписаться в какой-либо исторический период, найти свое место, то есть легитимироваться. Вне традиции история вообще повисает в безвоздушном пространстве. Поэтому ясно, что там, где идет пересмотр культурных оснований, культурной легитимности, вопрос о традиции становится ареной политической борьбы: лишив какую-то группу "права на традицию", у нее отнимают именно легитимирующие возможности, историческое место, без которого вообще нельзя говорить, отнимают право на речь. Традиция - важнейшая вещь в деле достижения реальной, а не номинальной власти в наше время.
Трагедией фундаменталистов, однако, оказалось то, что традиция была не только их первым, но и последним словом. Единственным средством, которое они использовали, было расшатывание легитимации. И оно в итоге оказалось слишком мощным оружием: фундаментализм не сумел совладать с ним, и оно превратилось в орудие самоубийства - началось разочарование в самой глубинной фундаменталистской подоплеке идей реформ. Остановить этот самоубийственный процесс, не выходя за существующие рамки, сейчас не представляется возможным потому, что с позиций фундаметализма людям нечего предложить - они смотрят только в прошлое.
Нужно сказать, что в настоящее время историческая судьба этой группы прорисовывается достаточно четко. До перестройки фундаменталисты были притесняемой группой. При социализме людей с консервативно-охранительным типом мышления не жаловали. Хотя их было и много, но они оказывались в некотором смысле объектами подавления и поэтому имели интерес к демократическим переменам. Пока они действовали в коалиции с другими группами, заинтересованными в демократических переменах, они имели успех. По мере их усиления и получения ими власти становилось все более понятно, что их собственная миссия была именно в разрушении легитимности модернизма и работали они прежде всего на это разрушение, а не на создание новых демократических норм.
Здесь становится более понятно, почему в России пока не построено прочного основания рыночных отношений: это не входит в задачи фундаментализма. Для наличия рынка нужны потребитель и общество потребления. Фундаменталисты в установлении такого общества в конечном итоге не заинтересованы. Индивид понимается у них не как рыночно активный, а как традиционный. Поэтому не нужно обольщаться, как это иногда имеет место на Западе, тем, что у нас повысилась индивидуальная активность,- она направлена не в экономическое русло, а пока только на разрушение модернистской легитимности. Далее становится более понятно, что в России в настоящее время находится у власти не экономическая группа предпринимателей, как это принято думать, а культурно-политическая группа фундаменталистов и что та политика в отношении женщин, которая проводилась в последнее время, была в основном политикой фундаменталистского толка.

Вернуться