"Женщина и визуальные знаки"

В книге "Женщина и визуальные знаки" представлены мнения различных авторов по вопросам, так или иначе касающимся репрезентации женщин. Эта проблема весьма актуальна, потому что одно из важных изменений российского общества за последние десять лет связано с ростом значимости в культуре визуального компонента. С внедрением новых информационных технологий, Интернета, с распространением телевидения и видео прежняя культура, определяемая как "литературоцентрическая" (А. Левинсон) или "речевая" (М. Рыклин), постепенно (по крайней мере в больших городах) утрачивает свои позиции. Если бы пятнадцать лет назад нам сказали, что реклама станет привычной и почти не замечаемой составляющей нашей жизни, а порнопродукция будет продаваться практически на каждом углу¹, мы вряд ли бы этому поверили. Однако изменения происходили с такой стремительностью, за короткий срок мы пережили столько катаклизмов, что теперь, на исходе II тысячелетия, когда многие иллюзии оказались утраченными, а страсти, разгоравшиеся при возникновении таких новых явлений, как телереклама, улеглись, стало возможным подвести кое-какие итоги и беспристрастно проанализировать недавнее прошлое.

Что касается образов женщин, то они всегда были чрезвычайно значимой метафорой властных отношений в России, поэтому анализ претерпеваемых ими метаморфоз начиная с дореволюционного времени и до наших дней способен многое прояснить в истории России ХХ в.

В статьях, собранных в книге, просматривается два различных подхода. Некоторые авторы оперируют в основном означающими западного дискурса, предпочитая накладывать их на явления российской жизни. В этих текстах видимое и Реальное, как правило, совпадают. В результате мы имеем весьма неожиданные аналогии, например, когда утверждается "сходство между Сталиным и порнографией". "Оба они - и десексуализированный культовый образ вождя, и сексуализированный образ обнаженной женщины с разворота журнала - выстроены в полном соответствии с требованиями порно"². Подобное сравнение основано на совмещении разных контекстов: сталинского времени, не знавшего порно в западном смысле, и порнографичной во многих отношениях консумеристской культуры. Пожалуй, только в тексте Гощило априори отдается предпочтение "точке зрения человека с Запада, умеющего распознавать эгоистические построения близорукого ума"³ (насколько известно, феминизм в лице таких значимых его представительниц, как Рози Брайдотти, Джуди Батлер, Тереза Лауретис, Зилла Айзенстайн и других, отрицает существование привилегированного локуса⁴ говорения, с высоты которого можно было бы видеть заблуждения других); основная же часть авторов стремится описать российскую ситуацию имманентно. Единодушие, с которым они независимо друг от друга отмечают некоторые особенности российской истории, наводит на мысль о необходимости выработки оригинальных критериев для ее понимания.

Лейтмотивом всей книги стало утверждение о слабости, инфантильности и деструктивности русского мужчины. О чем бы ни писали авторы статей - об истории (Н. Козлова), психоанализе (М. Рыклин), рекламе (А. Левинсон) или изобразительном искусстве (Л. Бредихина), - несостоятельность русского мужчины как предполагаемого фаллократа (каковым он считается на Западе) становится очевидной. Вероятно, в этом контексте проблема мужского сексизма требует особого подхода. Так, Эмиль А. Дрейцер, отмечая бытование в России огромного количества мизогинистских анекдотов и шуток об изнасиловании, в которых женщина, как правило, сама становится инициатором насилия над ней, пишет, что такие анекдоты, "изображая женскую сексуальность чрезмерной, ... помогают мужчинам справляться с тревожностью (и даже страхом) по поводу своей половой адекватности. Хотя эмоции такого рода распространены и в других культурах, у русских они проявляются особенно остро, так как из-за приверженности к алкоголю в больших дозах многим из них знакомы сексуальные неудачи"⁵. Таким образом, чтобы оправдать свою возможную неудачу, мужчины заранее приписывают женщинам сверхъестественную ненасытность.

Встает вопрос, насколько в нашей ситуации интеллектуально продуктивен "феминизм жертвы" (термин Наоми Вулф), ныне критикуемый некоторыми западными и российскими феминистками. Как справедливо замечает американская феминистка Зилла Айзенстайн, не стоит формировать нашу идентичность через бессилие, ведь статус жертвы приписывается феминизму индустрией поп-культуры и является ее продуманной политикой. Между тем О. Воронина и Е. Гощило, выступающие за борьбу с порнографией в любых ее проявлениях, строят свои рассуждения в презумпции того, что женщина является беспомощным и невинным существом, не способным постоять за себя и постоянно подвергающимся насилию со стороны мужчин. Однако никем не доказано, что женщины сами не являются потребительницами порнографической продукции; другое дело, что большинство стесняется в этом признаться. Ссылаясь на компетентные источники, С. Кузнецов в своей статье утверждает, что "по платным телеканалам женщины заказывают порнографию чаще мужчин"⁶. Позиция, изображающая женщин жертвами порнографии, представляется не столь очевидной и в свете последних публикаций, посвященных эротике в русском фольклоре. Достаточно прочитать собрание частушек коллекционера А. Волкова, чтобы убедиться, что женщины не уступают мужчинам в умении и желании сочинять порнографические частушки⁷.

Однако среди российских феминисток не все придерживаются мнения о необходимости полного запрета порнографии. Так, из интервью с О. Липовской следует, что проблема порнографии во многом исчерпывается проблематикой прав человека. Недопустимо изображение сексуального насилия и порнографических сцен с участием несовершеннолетних детей. В остальных случаях люди имеют право выбора, смотреть или нет порнографические программы, покупать или нет журналы эротического содержания. Н. Ажгихина утверждает, что, стоит принять закон, запрещающий порнографию, "наказаны будут в первую очередь те издания, которые к порнографии не имеют никакого отношения, просто они не угодны властям"⁸.

Патетика борьбы с изображениями обнаженного женского и мужского тела (известно, что современная порнография использует изображения мужского тела почти так же интенсивно, как и женского) выглядит несколько искусственной в стране, где каждый день погибают десятки людей, а еще сотни остаются без крова, где экологические проблемы находятся в полном небрежении, не соблюдаются элементарные права человека и идет наступление на прессу, которая пытается сделать эти проблемы достоянием гласности. Гораздо большее неприятие вызывают заполонившие телевидение фильмы про бандитов и убийц с бесконечными сценами насилия, перестрелками и драками, постоянно мелькающие на экране разбитые в кровь физиономии и горы трупов.

Анархические, деструктивные импульсы, носителями которых в основном являются мужчины, уравновешиваются стремлением женщин обеспечить выживание семьям. Там, где "мужчина - разрушитель и носитель хаоса, женщина - генератор порядка, носитель цивилизационных умиротворяющих начал. Мужчинам как будто наплевать на выживание. У них разрушен механизм выживания, который у женщин сохранен"⁹.

М. Рыклин объясняет эту ситуацию террором, который коснулся мужчин в гораздо большей степени, нежели женщин. Большинству российских женщин революция действительно принесла освобождение от гнета патриархальных отношений, царивших в крестьянской общине. Поэтому женщины "инвестировали себя в государство непосредственно", в то время как у мужчин "стремление опосредовать свои отношения с государством имело более длительную традицию"¹⁰. Это опосредование осуществлялось через собственность. Террор служил механизмом, призванным сломать остатки чувства собственного достоинства российского мужчины, у которого (впрочем, как и у женщины) отняли все, вплоть до личной жизни. Анализируя эту ситуацию, М. Рыклин приходит к выводу о том, что "эдипов треугольник в нашем социальном климате не состоялся"¹¹. Говоря о ситуации "безотцовщины", А. Левинсон в других терминах, по сути дела, пишет о том же.

В этом контексте большое значение приобретал культ Матери. "Патриархатные отношения неожиданно стали чем-то внешним по сравнению с глубоко архаическим образом Великой Матери, который присутствовал тогда (имеется в виду сталинская эпоха. - А. А.) во множестве изображений и управлял подсознанием"¹². Интересно, как через визуальные изображения сталинской эпохи прослеживается незримая, но отчетливая власть женщин, которую В. Аристов называет "матриархаикой".

Другая важная особенность, которую невозможно игнорировать при описании нашего общества, состоит в том, что визуально репрезентированные, находящиеся на поверхности знаки часто маскируют явления, для выявления которых необходим обстоятельный анализ глубинных языковых механизмов. Никакие схемы здесь не помогут. В этом контексте критика западных теорий репрезентации, предпринятая И. Аристарховой, представляется весьма актуальной. Некоторые западные исследователи, когда речь заходит о России, слишком большое значение придают видимому, недооценивая огромный пласт нелегальных практик, сложным образом вплетенных в местную социальную ткань. Это несоответствие видимого и Реального блестяще отражено Виктором Пелевиным в романе "Generation "Р". Его герой, попадающий в сферу рекламного бизнеса, очень скоро понимает, что реклама в России делается не для того, чтобы, как подсказывает здравый смысл, продать некий товар, а для того, чтобы получить кредит, уверив банк в своей платежеспособности. Кредит получается с целью не вложить деньги в производство, а погасить из этих денег старый кредит и получить новый кредит и так до бесконечности, пока заказчик рекламы не будет убит. "Никакого сражения за (товарные. - А. А.) ниши в развороченных отечественных мозгах не происходило; ситуация больше напоминала дымящийся пейзаж после атомного взрыва"¹³. По Пелевину, "основной экономический закон постсоциалистической формации: первоначальное накопление капитала является в ней также и окончательным"¹⁴. Раскрывая криминальную сущность того, что принято называть "экономикой", а в России напоминает скорее потлатч¹⁵, автор рисует довольно зловещую картину манипуляции сознанием с помощью образов, механизмы, с помощью которых видимое начинает доминировать над Реальным. Анализ рекламы и массмедийной продукции, предпринимаемый некоторыми авторами книги (Т. Михайловой, О. Туркиной, А. Юрчаком), служит деконструкции важного пласта этого видимого - сексистского отношения к женщине. При этом в тексте А. Левинсона реклама дается лишь в качестве зримой части айсберга российской жизни, многое в которой определялось тем, что "огосударствленная и заполненная исключительно женщинами машинерия воспроизводства и социализации создавала все более некачественных мужчин. Снижались их авторитет, продолжительность жизни, общий уровень здоровья и культуры"¹⁶.

Таким образом, большинство статей демонстрирует, насколько взаимосвязано в социуме и культуре то, что принято называть "мужским" и "женским". Эти начала являются взаимообразующими и взаимодополняющими; выделить в этой ситуации причину и следствие, палача и жертву исключительно сложно. Это имеет в виду Л. Бредихина, когда пишет о советской женщине, для которой "равноправие с мужчиной имело привкус отождествления с ним, а также с насильником следующего порядка - государством. Ситуация, описанная в рассказе Виктора Ерофеева "Жизнь с идиотом", когда государство-идиот использует весь подручный человеческий материал¹⁷. Половые различия при этом абсолютно не существенны"¹⁸.

Круг вопросов, обсуждаемых в книге, достаточно широк, он, несомненно, выходит за пределы проблематики визуальных знаков. Иногда высказываются различные мнения, например, по поводу роли порнографии в обществе. Важен весь спектр подходов. Замечательно, что при всем разнообразии мнений удается выделить общие тенденции в рассмотрении некоторых существенных вопросов. То, что авторы пришли к общим выводам, независимо друг от друга исследуя проблемы с позиций различных дисциплин (социологии, истории, искусствоведения, феминизма, психоанализа или философии), дает основания надеяться, что книга "Женщина и визуальные знаки" внесет свой - пусть скромный - вклад в понимание российской действительности и в формирование российского варианта феминизма, о необходимости которого так много говорят участники этого проекта.

возврат