Легкость дыхания. Татьяна Либерман

Татьяна Либерман (*1964) - сегодня прочно занимает положение одной из наиболее известных женщин-фотографов России. Она, по ее словам, стремится делать в жизни и в искусстве только то, что приносит ей удовольствие. На вопрос о том, что является главным предметом ее интересов в фотографии, Татьяна, не колеблясь, отвечает, "человеческое тело." Обнаженное тело - одна из вечных тем искусства - в недавнем прошлом табу для советского художника.

Кредо:
"Я воспроизвожу на фотографии игру своего воображения. Для меня мир воображения намного сильнее мира опыта и работы с материалом. "

Родилась, живет и работает в Москве.

Жена фотографа Игоря Мухина.

1985 - закончила Московский Политехникум. Специальность - фототехник.

1987 - окончила курсы журналистского мастерства при Союзе журналистов СССР, отделение фотографии.

Выставляется с 1987. Приняла участие в многочисленных выставках фотографии в России и за рубежом.

Татьяна Либерман сегодня прочно занимает положение одного из наиболее известных фотографов страны, а могла бы стать биологом. Но, как это не раз бывало, все решил случай. Когда, как в любой интеллигентной советской семье, пришло время определить будущее дочери, на семейном совете было решено: она станет ученым, биологом, как мама. И Татьяну отдали в спецшколу с биологическим уклоном. Потом она поступала, но не поступила в университет.

- У меня с давних пор затаенные, напряженные отношения с литературой, еще со времен поступления в университет, на биофак. По математике, химии, физике я получила отличные оценки (у меня были хорошие репетиторы). Но сочинение рассчитывала списать. Мне это действительно удалось, но при цитировании стихов Пушкина я написала слово "товарищ" с мягким знаком. Причем, сделала эту ошибку раза два или три, поскольку речь шла о вольнолюбивой лирике поэта, там обращение "товарищ" встречалось часто. Естественно, я получила двойку.

Но может быть, интерес к искусству, пробужденный в ней с детства отцом, все равно рано или поздно перевесил бы. Так часто бывает, кому-то из родителей в силу обстоятельств не удается реализоваться на "поприще" искусства, и свой нерастраченный заряд они передают детям. Это отец решил, что Татьяне нужно непременно учиться игре на фортепиано, отвел ее в детскую балетную школу, научил рисовать.

- Мой папа невероятно талантливый человек. Еще в школьные годы он увлекся фотографией и стал посещать любительский фотоклуб. Все его друзья стали впоследствии операторами, сценаристами. Но судьбу отца решило его страстное увлечение баскетболом. Он пошел учиться в Московский авиационный институт, потому что там была лучшая по тем временам баскетбольная команда. Правда, баскетбол он вскоре забросил, но стал инженером.

После неудачи с университетом Татьяна проработала год лаборантом в Институте патологии. Но гораздо больше, чем патология, заинтересовала ее кинолаборатория медицинксих фильмов, где она проводила большую часть времени. Потом она поступила на отделение фотографии московского Политехникума им. Моссовета.

- На самом деле, я тогда не умела фотографировать и на фоне своих соучеников выглядела ужасно. Все они уже пришли со своими "творческими" работами. Они, шестнадцатилетние мальчики и девочки, давно снимали своими "Сменами," "Зенитами." У меня вообще не было фотоаппарата. Я, конечно, переживала от того, что вообще ничего не умею. Один знакомый художник подарил мне "Смену". Операторы, друзья отца, тепло отнеслись к моему увлечению и взяли меня в Киев, на фестиваль, помощником оператора. В Киеве я снимала какие-то фотографии. Это была, по сути, моя первая серьезная натурная съемка. В техникуме мои снимки сразу повесили, устроили мою первую персональную выставку. Мне тогда вообще трудно было судить, насколько они удались...

В годы учебы в техникуме Либерман постепенно сближается с кругом московских фотографов. После его окончания некоторое время работает секретарем, но это оказывается малопривлекательным, и она отдает предпочтение работе с детьми в детском фотоклубе, время от времени получает заказы, связанные с фотографией. В 1987 она поступает на отделение фотографии при Союзе журналистов СССР и принимает участие в первой выставке независимых фотографов. С этого времени Татьяна избирает для себя поприще свободного художника.

- Я благодарна отцу за то, что он мне раз и навсегда объяснил, что в авиационный институт или подобное ему заведение поступать не стоит. "Посмотри на меня", - говорил он при этом. Я не хотела жить, как мои родители: от зарплаты до зарплаты, с девяти до шести. Я очень четко для себя осознала, что я вообще работать не хочу. Я делаю только то, что я хочу делать, только то, что мне нравится. На это я не жалею ни времени, ни сил. Я получаю дикое удовольствие, когда делаю фотографии. Я даже не считаю это работой. Я живу и наслаждаюсь жизнью. Я не люблю заниматься хозяйством, я этого не делаю.

- А кто это делает для Вас?

- Мне помогает дочка. Она у меня любит посуду мыть.

- В четыре года?

- Да, она у меня и полы моет.

- А муж?

- А он тоже ничего не любит делать по хозяйству.

Почти все художницы, мои собеседницы, вспоминали о первых годах материнства не с сентиментальным умилением, а как об очень тяжелом времени. Не из-за бессонных ночей и пеленок даже, а из-за того, что эти годы оказались, по сути, вычеркнутыми из творческой жизни. На искусство не хватало ни времени, ни сил. Немецкий галерейщик Герд Церхузен, в своем интервью с Либерман (проникнутом искренним восхищением и симпатией) пишет о ней так: "Татьяна Либерман, фотограф, куратор выставок и мама Маши (Маша - ее любимое имя)".

- Я просто наслаждалась своим ребенком. Маша получилась идеальной, как пишут в книжках: умная, послушная. Если я говорила, Маша, мне нечем тебя кормить, дома есть только это, она молча соглашалась. Кроме того, так удачно совпало, что после 1990 года существовала некоторая пауза в выставочной деятельности фотографов. Всем так или иначе пришлось начать зарабатывать на жизнь. Кто-то совсем ушел в коммерцию. Некоторые стали работать для газет, журналов, их появилось очень много. В 1993-1994 гг. вновь вернулся интерес к фотографии. И я вернулась. Наша новая встреча с фотографией оказалась обоюдно приятной.

Татьяна Либерман, как и большинство современных фотографов, сознательно избрала для себя область постановочной фотографии. В этом проявилось их недоверие к самой документальной природе фотографии, к фотожурналистике, репортажу, скомпроментированным ангажированными, обслуживающими систему мастерами.

Но для каждого художника выбор пути всегда определяет свое индивидуальное, выстраданное решение, часто не связанное с "идейными" позициями.

- "После окончания колледжа, где я получила специальность фотографа, я сделала вывод: общепринятое мнение о том, что фотография - это работа с реальностью, глубоко неверно. Даже если в ракурсе нет людей, которые обычно замечают, что их снимают, фотограф всегда сам выбирает точку съемки и проецирует собственное представление о том, что он хотел бы видеть. Фотография получается постановочной даже в репортажных съемках. Поэтому для себя я выбрала исключительно постановочную фотографию, где от начала до конца я являюсь автором того, что получается (включая неудачи при съемке и печати). Мне проще представить рисунок будущего снимка, а затем я всеми силами пытаюсь его воплотить. Условно говоря, я проецирую созданный в голове рисунок в фотографию".¹

На вопрос о том, что является главным предметом ее интересов в фотографии, Татьяна, не колеблясь, отвечает - "тема тела". В этом пристальном интересе к человеческому телу (или, пользуясь терминологией сегодняшних критиков - к проблеме телесности) она не одинока.

На мой взгляд, Либерман является одним из наиболее талантливых выразителей "национального" российского понимания этой темы. Западные исследователи утверждают, что для художников посттоталитарной Восточной Европы нагой человек означает естественного, высвобожденного из "деэротизированного коммунального тела". И они, безусловно, правы. Но стоит напомнить, что подобный подход к телу имеет свою предысторию. Человек тоталитарного общества был человеком раздвоенным. Только одна официальная его половинка была коммунальной и асексуальной. Но у него была и другая, горячо им любимая приватная половинка. Личная, интимная, в том числе и сексуальная сфера, ценилась им необычайно высоко, ибо это была единственная возможность проявления и сохранения своего подлинного "я". Западу знаком асексуальный коммунальный человек из официальной прессы, репортажей, искусства и литературы, прошедших через жесточайшую цензуру. Любое тематизировавшее плоть и секс произведение рассматривалось официозом как порнография, даже если все это выглядело достаточно целомудренно. Подобные работы в первую очередь снимались с выставок (в том числе и неофициалов). Ибо здесь всегда вставал вопрос о той единственной неподконтрольной сфере, которую государство также стремилось держать под контролем, хотя это ему никогда полностью не удавалось.

Сегодня художники из Восточной Европы, обращающиеся к изображению обнаженного тела, попадают в совершенно иной, пока еще очень мало знакомый им дискурс, а в данном случае, на ожесточенное поле сражения. "Очевидно, что с точки зрения художников в Восточной Европе", - считает американская исследовательница Марта Рослер, - "обнаженное тело - тема предельно деполитизированная. Им кажется, что они, наконец, разработали лексикон визуальных образов, неподконтрольных ни государственному, ни социальному диктату. Могу себе представить, каково будет их удивление, когда они узнают, что большинство слоев западного общества считают репрезентацию обнаженного тела действием глубоко политическим".²

Следует также вспомнить, что у русского искусства с темой наготы "свои", особые, во многом отличные от западного отношения. Долгие века оно сохраняло религиозный характер, и спиритуальность осталась его отличительной чертой. Если (о чем не раз говорили феминистские исследовательницы) женское тело фактически стало символом западного искусства, и саму его эволюцию можно проследить через женский акт, понять русское искусство позволяют его главнейшие жанры: портрет ( лик, лицо) и пейзаж (в нем опять-таки присутствует эта спиритуальность, "душа", о которой так проникновенно сказал Федор Тютчев). Изображение человеческого тела в работах русских мастеров отличалось целомудренностью и той же "портретностью".³

Сегодня в условиях анархического капитализма, когда все становится товаром, в ситуации бесконтрольности тело (и в подавляющем большинстве женское тело) стало объектом откровенной и грубой эксплуатации масс-медиа, рекламы, заполонившей телевидение, улицы, общественный транспорт. Я уже не говорю о порнографических журналах, повсеместно красующихся в газетных киосках и лотках в переходах метрополитена. С точки зрения некоторых фотографов (мужчин) порнография не является унижением женщины. Так, по мнению Д. Виленского: "Существуют различные типы вожделения у мужчин и у женщин: если мужчинам нужны порножурналы, то существование порножурналов для женщин неоправданно".⁴ (У меня нет, к сожалению ни времени, ни желания выяснять справедливость данного мнения с помощью социологического опроса, но данное высказывание - типичный пример "мужского сексизма").

Как относится сама Татьяна к стереотипам восприятия женского тела в масс-медиа? В одном из своих интервью она высказала уверенность в том, что засилье "голых теток в рекламе" скоро вызовет рефлекс "срыгивания", а заодно - и свое недоверчивое отношение к феминистской критике. "Думаю, что "соблазн" эротикой отмирает, и нужно искать другой элемент для соблазнения. А поскольку эротика отыграна как масс-культурный стереотип, вместе с ней отомрет и феминистская критика."⁵

Думается, при наличии восприятия женщины и женской сексуальности, подобных высказанному Виленским, для феминисткой критики в России пока еще достаточно поля приложения своих сил.

Что привлекает саму Либерман в теме наготы?

- "Моя работа с телом лежит в другой плоскости - меня привлекает "фигурность" человека, нечто содержащееся в его фигуре, быть может, неосознанное им самим. Но я это вижу и могу использовать".⁶

Мне кажется, в этой своей установке Либерман близка традиционному для русского искусства отношению к телу.

Можно предположить, что появление нашумевшей, принесшей ей известность серии "Живые монументы" (1993) было инспирировано серией ее мужа, фотографа Игоря Мухина "Последнее советское монументальное искусство." Запечатлевая воплотившихся в гипсе и уже разрушающихся на наших глазах "родченковских" спортсменов, пионеров, трактористов, провокативно используя при этом "родченковскую точку зрения", Мухин демонтирует и демистифицирует прошлое и его символы. Таня Либерман как бы "снимает" идеологическую нагрузку, вновь оживляя и "раздевая" персонажи, выявляя в них, таким образом, их естественную, природную сущность. Сопоставляя нагих гигантов с помпезными башнями и шпилями сталинского ампира (острыми, колющими), она подчеркивает беззащитность наготы.

Это акцентирование беззащитности, уязвимости "голого" (в шекспировском понимании) человека находим и в "Телесных пространствах" группы АЕС, апеллирующих прежде всего к чувственному восприятию зрителя. Так, в инсталляции "Рана" показ ужасающего шрама на человеческом теле воздействует на зрителя непосредственно, вызывая шоковую реакцию. Одновременно, это "метафора травматизации индивидума советским режимом и постсоветской реальностью".⁷ Подобное эмоциональное шоковое воздействие вызывают перфоменсы Олега Кулика (например, "Reservoir Dog"), предстающего обнаженным на цепи и дающим зрителям возможность реально ощутить беззащитность, уязвимость и ранимость этого самого "голого" человека.

Нередко своим объектом, и в этом ей принадлежит первенство среди женщин-фотографов, Либерман избирает мужское тело. Однако в предпочтении ею мужской модели вряд ли стоит усматривать "стратегию обмена ролями", к которой прибегают некоторые западные художницы. Таня, как и многие женщины-художницы, с которыми мне приходилось обсуждать эту тему (см. интервью с Беллой Матвеевой), не видит для себя принципиальной разницы в подходе к женскому и мужскому телу.

- "Человеческое тело мне приятно, а какое оно - мужское или женское - для меня вопрос вторичный. Меня интересует линия плеч, количество пальцев на ногах, форма ушей..."⁸

И все же, "фигурность", характерность, в большей степени присутствует в ее фотографиях мужских моделей (кстати, именно с них началась ее известность). Здесь, наверное, все-таки невольно проявилось традиционное восприятие "мужского" и "женского." В женских актах Либерман акцентируется красота, эстетизм, эротичность. Так в "Серой" и "Белой" сериях (1990) прозрачная драпировка скрывает тело и одновременно подчеркивает его формы, придавая ему таинственную притягательность. По точному замечанию критика Ирины Базилевой, феминистки могли бы "обвинить" художницу в "сексистком" подходе к изображению женского тела. Первое впечатление от общения с Таней - "легкость дыхания." Кажется, что все у нее получается само собой, все дается ей без особого труда. Но это достаточно обманчиво. На самом деле, она - человек сомневающийся.

- У нас очень многие, к сожалению, страдают аматорским отношением к фотографии. Возьмем к примеру, выставку Березнера.⁹ Можно понять, что он хотел показать все и вся, так как с 1988 года не было никаких фотовыставок в Москве. Можно было бы собрать не 70 человек (как он сделал), а 150. Но качественный уровень - совсем другой показатель. Мне нравятся люди сомневающиеся. Сомнения эстетического порядка должны возникать. Многие, создав или отвоевав определенную нишу, остановились и не хотят идти дальше.

Встречаясь с художницами старшего поколения, я нередко слышала от них, что ситуация "свободного рынка" в искусстве принесла новую несвободу, новый "социальный заказ." Диктовать начал галерейщик . Татьяне, сформировавшейся в других условиях, отношения художник - галерейщик кажутся естественными.

- Не знаю, чего они ждут от галерейщика, может, чтобы он носился с ними, как с ребенком, лелеял и пеленки менял? Это невозможно. Когда я прихожу в галереи, с которыми сотрудничаю, я вижу людской поток, все чего-то хотят. Свою выставку в ХL Галерее я восприняла как подарок. Я тогда болела, они все сами построили по моим чертежам. На следующий день после вернисажа на выставку пришли мои родители ...И тут я поняла, что для галереищиков это уже прошедший этап. Я испытала определенное разочарование, но это нормально. Я не воспринимаю это лично, как обиду.

- Наверное, все это непросто для художников другого поколения, привыкших , что с ними носятся, если они были какой-то величиной.

- Я вчера была на выставке Юрия Соболева, замечательного художника концептуальной школы. Увидела его друзей-приятелей. Атмосфера абсолютно трагична. Я понимаю, что нужно нести свое мировоззрение. С другой стороны, я стою перед фактом, что нужно меняться в зависимости от того, что происходит вокруг. У меня появилась новая камера. Она диктует новое сознание. Но как сохраниться и сильно не измениться внутренне, потому что я дорожу тем, что я есть, что я знаю и чувствую. Это сложно. А вот эти люди, они не хотят видеть мир за окном. Это ужасные слова, ужасные мысли, которые меня посещают. Им нет места. Они не могут его найти. Это дикая трагедия их жизни. Я не имею в виду компромиссы и то, что человек должен продаваться. Я смотрю на поколение, которое моложе меня на 5 лет. Я не могу представить, что в их возрасте могла бы, как они, работать в жутнале, быть редактором. Для меня тогда таких перспектив не было.

- Вы ни в какие группировки не входите?

- Я сама по себе. Такой, вот, эгоцентризм крутого замеса.

- Вам приходилось принимать участие в каких-то специальных женских акциях?

Вопрос на засыпку. В 1990 г. я была координатором проекта "Советские и норвежские женщины-фотографы. Встреча на острове Шпицберген". Представляла русскую сторону. Я остановила выбор не на московксой тусовке, а на фотографах из Прибалтики, Киева, Минска и из такого маленького города Чебоксары. Нас было б.

- А почему Петербург обошли?

- Люда Федоренко, которой я предложила принять участие, очень долго тянула. А Виты Буйвид тогда еще там не было.

- Выставка получилась удачной?

- Тогда феминистское движение здесь только начиналось, вообще сексуальные меньшинства начинали...

Типичная оговорка. В массовом сознании россиян, как, впрочем, и других, более "цивилизованных" народов, феминистка почему-то всегда обязательно должна быть мужененавистницей, лесбиянкой и закоренелой эгоисткой.

- Стали появляться листовочки, журнальчики, женские акции. Мне все это страшно не нравилось. И было симпатично, что в нашем проекте мои партнеры исходили из того, что вместе, группой что-то пробить намного легче, но феминистских идей не выдвигали.

- С Вашей точки зрения феминистское - зто что-то лохое?

- У меня есть свое мнение о феминизме. Если вспомнить историю, была эпоха Возрождения, где женщин обожествляли. Если представить историю как синусоиду, это был пик. А феминизм ХХ века - крайняя нижняя точка. Я думаю, все это пройдет.

- С одной стороны, женщину обожествляли, с другой не давали ей в полной мере развернуться. Если я не хочу, чтобы меня обожествляли, а хочу сама действовать?

- Я не говорю, что мы вернемся к обожествлению, это будет что-то другое.

- Какой смысл Вы вообще вкладываете в понятие феминизм?

- Если посмотреть с социальной точки зрения, я могу понять, что женщина борется за свои права, хочет голосовать, работать. Но, когда я вижу, что женщины Норвегии добились того, что они могут наравне с мужчинами копать уголь в шахтах...

Вот, еще один из самых стойких предрассудков большинства россиянок в отношении феминизма. Причем, это мнение часто можно услышать не только от тех, кто далек от феминистских дискуссий, но и от некоторых представительниц сегодняшнего российского женского движения. Так, в одном из интервью по берлинскому радио для специальной женской политической программы "Zeipunkte" известная писательница и защитница прав женщин, Мария Арбатова, говорила, практически, то же самое. Русские женщины, по ее словам, не хотят работать в шахтах, хотят техники на кухне, хотят развивать в себе женственное, а не быть бесполыми существами.

Безусловно, российское женское движение ни в коей мере не должно копировать западное, оно рано или поздно обретет свою специфику; в ее поисках, вероятно, полезно обратиться к истории собственного женского движения. Но может, главная идея феминизма все-таки не в том, чтобы все мужчины и женщины дружно устремились в шахты, а в том, чтобы каждая женщина сама могла и имела возможность, а точнее, гарантированное государством право решать, хочет ли она работать, быть только домохозяйкой, совмещать то и другое... И даже, если захочется, добывать уголь.

- Есть ли какие-то вещи, которые огорчают, беспокоят, мешают Вам как человеку и как художнику?

- Я могу говорить только об очень частных проблемах, потому что в общем и целом, если посмотреть на все, что со мной происходит, я дико довольна. Я не напрягаюсь. Я делаю только то, что хочу, то, что мне нравится. Меня ничего не мучает.

- А общая ситуация в стране?

- Я абсолютно сконцентрирована на себе. Некоторое время назад у меня возникла проблема выбора для себя и идентификации себя с какой-то религией. Для русских я - еврейка, для евреев - русская. Моя семья совершенно не религиозна. В конце концов, в результате своих поисков я пришла к выводу, что все религии говорят об одном и том же. Не знаю, от Бога или от родителей, но во мне есть определенная честность по отношению к людям, с которыми я сталкиваюсь, я никого не убью, для меня это естественно. Мне очень нравится заповедь "возлюби ближнего своего как самого себя". Я стала думать, а действительно, люблю ли я себя или не люблю? Я решила возлюбить себя, а потом посмотреть, что будет дальше.

- Это разумно, потому что не любя себя, невозможно любить и ближнего.

- И вот, я люблю себя. Я на этом остановилась. Безусловно, есть люди, которых я люблю. Я с ними общаюсь. А с теми, кого не люблю, не общаюсь. Не то, что не люблю, это, скорее, категория симпатии. Не говорю о семье. Это для меня святое. Не говорю о дочери.

- А Вам легко выходить сегодня на зту жуткую улицу?

- Я ничего не вижу. Нельзя сказать, что я настолько идиотка. Но я человек абсолютно асоциальный. Не так давно я смотрела по телевидению программу с ленинградским режиссером Алексеем Германом.

Он сказал очень милую фразу, что раньше было все-таки лучше. Я могу с этим согласиться, потому что у меня было все-таки счастливое детство, три смены в пионерском лагере, школа... "Существовала запрограммированность завтрашнего дня. И даже монополия государства на отстрел своих граждан", - сказал Герман.

- Но, у Вас не было бы сегодняшних возможностей. Вы можете позволить себе любой эксперимент. Другое дело, окажется ли он интересным для галерей. Конечно, всегда существуют определенные компромиссы, конъюнктура, везение, попадание в цель. Но можно, как Филонов, сидеть на одном хлебе и делать все, что хочется.

- Мне везет, я не сижу на хлебе. Мне нравится конкуренция. Но когда я была девочкой, я об этом не думала, я такой феномен. Я могу жить на свои гонорары. Галерейщики продают мои работы. И у меня нет необходимости думать, а где найти работу или идти делать технические съемки. Может, завтра все будет по-другому. Посмотрим.