Русские женщины в лабиринте равноправия

Труды Первого Всероссийского женского съезда
(10-16 декабря 1908 года, г. Санкт-Петербург)

6. СОЦИАЛЬНЫЕ ЗАДАЧИ ФЕМИНИЗМА

Нравственная сторона русской женщины в литературе и в жизни

Все мы в свое время увлекались, конечно, девочкой, изображенной Пушкиным, мечтательно сидящей под окном "с французской книжкою в руках"; в юности нам хотелось походить на нее, и недаром - в Татьяне поэтом воплощен целый внутренний мир, такой богатый и привлекательный. С Татьяны начинается сложная жизнь души русской женщины, полной глубоких переживаний и тончайших изгибов. Она

...от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и волею живой,
И своенравной головой
И сердцем пламенным и нежным.

Но можем ли мы, утонченные люди XX века, восхищаться провинциальной барышней, воспитанной на поверьях и предрассудках, с фантазией, разожженной романами и одинокими мечтами, когда кругом нас кипит политическая борьба и деловая, реальная жизнь, торжествуют знание, наука, и во всем этом принимает живейшее участие женщина, и не как зрительница, а как сотрудница? И все же Татьяну мы не можем не ценить, и отдаленность расстояния делает ее еще значительнее и увлекательнее.

Ведь в ее лице русская женщина с пробужденной мыслью почувствовала и одиночество, и разлад с окружающей помещичьей действительностью и вместе непосредственную любовь к народной силе, воспитавшей ее среди природы и вдохнувшей ей душевное здоровье и нравственную силу.

У Татьяны есть корни в глубине русской жизни, она не беспочвенна, подобно тепличным растениям института или галлицизированным светским дамам высшего круга. Ей, как женщине 20-х годов, естественно было всецело, без оглядки, погрузиться в бездонную область чувства, но оно в ней не заглушало других сторон духа; так мысль в ней заговорила, лишь только прошел первый удар юного увлечения.

Родную природу и деревенскую обстановку она любила органически, как частицу самой себя; в ней еще не было гуманитарного интереса к народу, но было сочувствие его задушевной жизни, полной незатейливой, но искренней поэзии. И внедрившиеся в нее элементы народности дали ей тот богатый внутренний мир, которого недоставало более образованному Онегину, и помогли ей исполнить тяготу долга, не внешнего, а чисто внутреннего, вызываемого нравственным законом совести, что так глубоко было отмечено Достоевским.

В лице Татьяны русская женщина стала жить внутренней жизнью, свободная духом, хотя и подчиненная в своем быту. Роскошный мир иностранной литературы и искусства, родная скромная природа, а в основе всего богатейшая жизнь чувства, хранимая, как святыня, на дне души - вот сфера Татьяны, а с нею и лучших женщин ее поколения.

А что женщины 20-х годов способны были и на активность в любви, показали жены декабристов, последовавшие за мужьями из своей комфортабельной жизни в глубь Сибири, бросив свои дворцы и преимущества ради суровой борьбы, согретой сердечным чувством.

Вслед за Татьяной идет другая женщина, впервые мы ее видим тоже мечтательной девушкой, сидящей в саду с горькими думами и мучительными вопросами. Она еще дальше, чем Татьяна, от своих родных, от своего круга, ее еще более влечет к народу, к крестьянским детям, к деревенским бабам. "Не могу никак понять, отчего крестьяне нашей деревни лучше всех гостей, которые ездят к нам из губернского города и из соседства, и гораздо умнее их, а ведь они учились, и все помещики, чиновники, - а такие все противные", - говорит семнадцатилетняя Любонька, вышедшая впоследствии замуж за учителя Круциферского (в романе Герцена "Кто виноват?"). И у нее душевный разлад, и в ней кипят борьба, даже не чувства с долгом, а двух самостоятельных чувств: дружбы к мужу, доброму, преданному, выведшему ее из невыносимой обстановки отцовского дома, и любви к Бельтову, в котором она сразу почуяла родственную себе душу, увидала "страшное богатство сил и страшную ширь понимания". Это столкновение двух чувств не было бы для нас особенно интересно и не шло бы дальше обычного романа, не будь в основе любви Круциферской к Бельтову благо духовного переворота. Молодая женщина поражена "силой, отвагой мысли", на которые не способен ее кроткий, меланхолический муж, ей хочется полного понимание и сочувствия. "Я много изменилась... - говорит она в своем дневнике. - Его огненная, деятельная натура, беспрестанно занятая, трогает все внутренние струны, касается всех сторон бытии, сколько новых вопросов возникло в душе моей! Сколько вещей простых, обыденных, на которые я прежде вовсе не смотрела, заставляют меня теперь думать.

Многое, о чем я едва смела предполагать, теперь ясно!"

Драма Круциферской не только в том, что она, замужняя женщина, полюбила другого, а гораздо глубже: она любит и мужа теплой привычной любовью, но новый мир чувств и мыслей открывает ей человек, более близкий ей по духу, с которым она вынуждена расстаться, чтобы не расстраивать своей семейной жизни. Дилемма Герцена "кто виноват" не решается ни в чью сторону, потому что не виноват никто, а страдают все. И женщина гибнет от избытка в ней чувства и духовной одаренности, но, страдая сама, она не желает видеть несчастным другого, не строит своего счастья на его муках. Высокоразвитое нравственное сознание - неотъемлемая черта этой женщины, переживающей еще более сложный лабиринт чувствований, чем Татьяна.

До апогея самоотвержения, до вершины резиньяции дошла русская женщина в лице тургеневской Лизы; это лучезарный образ чистой, самобытной девушки, религиозность которой носит глубоко внутренний, идейно-нравственный характер. Это христианская голубица, с ранних лет готовая на жертву, на служение; счастье, мечта всякого молодого существа для нее является лишь мимолетным проблеском, за которым следует покорность, самоотречение.

"Счастье на земле зависит не от нас", "это все в Божьей власти", "покориться", "простить, чтобы и нас простили", "отмолить и свои грехи, и чужие" - вот какие христианские понятия и чувствования наполняют сердце Лизы с нежной юности, и нельзя сказать, чтобы они были только навеяны чьим-нибудь влиянием: нянины семена падали на восприимчивую почву, ее речи не скользили по молодой душе" а глубоко врезывались в самое ее нутро. Заставить полюбить Бога восторженно, как отца и как друга, никто не может, это величайший духовный дар, присущий немногим и щедро отепляющий скромную, непочатую натуру Лизы. В ответ на разглагольствования Лаврецкогр о значении христианства Лиза, не ведая сама, попадает в самый корень вопроса, говорит, что "христианином нужно быть не для того, чтобы познавать небесное... там... земное, а для того, что каждый человек должен умереть".

Вся христианская философия лежит в этих простых, незатейливых словах. Чувство нравственной ответственности насквозь пронизывает все существо Лизы и охватывает важнейшие моменты ее жизни: и молитву, и любовь, и уход из мира. Сама кристально чистая, Лиза - это искупительная жертва за близких и окружающих ее людей. Не внешние причины, не условности заставляют ее уйти в обитель, а глубокое осознание окружающего ее зла и необходимости внести в него примирение. Но, покидая мир, она не ломает себя, а воссоединяется с родной стихией-с Богом.

Такая внутренняя религиозность, христианственность души присуща русской женщине, явившей и образцы святости, и подвиги самоотречения на протяжении своей многострадальной истории.

До сих пор мы касались женщин, жертвующих собой в тиши, ради возложенного ли на себя долга, высшего чувства или убеждения. Но расширяющаяся сфера жизни начинает требовать от женщины активности, и она выступает с беззаветной смелостью на подвиг, на борьбу. Тургенев, поэт русской женщины, дает нам яркие образцы этого типа. В Елене из "Накануне" русская женщина пробуждается к деятельной жизни, стремится проявить себя вовне. С самого детства ее влечет помогать бедным, утешать несчастных; все страждущие - не только люди, но и загнанные животные, даже насекомые и гады возбуждают ее жалость. Ей мало книги, она рвется в жизнь: вначале на свидание с нищей девочкой Катей, потому, рука об руку со своим избранником, на помощь угнетенным славянам. Ее манит жизнь "на всей Божьей воле", но в окружающей среде она не находит себе отклика. "Ее душа разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, но клетки не было", - рисует ее облик Тургенев. Никто не стеснял ее, никто ее не удерживал, а она рвалась и томилась, она иногда сама себя не понимала, даже боялась самой себя. Все, что окружало ее, казалось ей не то бессмысленным, не то непонятным. "Как жить без любви? А любить некого!" - думала она, и страшно становилось ей от этих дум, от этих ощущений.

Елену вывел из этого тягостного кипения внутри и вынужденного бездействия не русский - русские борцы из молодого поколения тогда еще не отлились в форму, о чем так красноречиво писал Добролюбов. Перед Еленой явился человек из далекой, угнетенной Болгарии, направивший все свои силы на освобождение родины. Деятельный склад Инсарова заставил Елену отдать ему преимущество над более развитым, но рефлектирующим Берсеневым - прекраснодушным русским интеллигентом;

"Быть доброй - этого мало: делать добро... да; это главное в жизни" - вот к чему направлены стремления Елены, и, не находя им исхода, она восклицает: "Пошла бы куда-нибудь в служанки, право: мне было бы легче". Служить чему-нибудь, отдать себя всецело - вот ее заветная мечта.

"Кто отдался весь... - говорит Елена, - тому горя мало, тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу: то хочет".

С 60-х годов положение дел меняется: вопросы, поставленные предшествующей эпохой в "Накануне", "Что делать в России?" и "Будут ли у нас люди?", уже получают себе ответы. Начинается кипучая пора преобразований, вместе с которой развертывается самодеятельность женщины. Страдание за других, ищущее деятельной любви и справедливости, переполняет ее сердце и влечет ее отрешиться от всяких условностей и идти в народ.

"Если я несчастна, то не своим несчастьем, - говорит Марианна Нежданову. - Мне кажется иногда, что я страдаю за всех притесненных, бедных, жалких на Руси... нет, не страдаю - а негодую за них. Возмущаюсь..., что я за них готова... голову сложить".

"Жажда деятельности, жертвы, жертвы немедленной - вот чем она томилась", - говорит Тургенев про эту новую разновидность женских типов, стремящуюся "опроститься". Марианне уже не надо нести свои силы на Балканский полуостров, она видит им приложение здесь, среди голодных и невежественных крестьян.

"Верю всеми силами души - и посвящу этому делу всю свою жизнь! До последнего дыхания!" - с восторгом восклицает Марианна.

В лице Марианны русская женщина выступает на общественное поприще. Пусть первые шаги ее робки, и несмелы, пусть сама цель наивна и мечтательна. Дело тут не в практическом достижении, не в целях, а в той внутренней напряженности, в том беззаветном самоотречении, с какими женщина 60 - 70-х годов идет в народ его пробуждать, учить, врачевать, наконец, учиться у него; набираться сил. Покаяние за свои преимущества, жажда полного прощения, слияния с народом, служения ему - вот какие мотивы громко зазвучали в русской интеллигенции вслед за освобождением крестьян и в чуткой душе женщины нашли себе живейший отклик.

Длинные вереницы женщин потянулись на разные поприща культуры: кто в сестры милосердия, кто изучать медицину, науки на курсах и заграничных университетах, кто в школы учить детей, крестьянских по преимуществу. Им этим девушкам, уже не нужно было, как первым пионеркам освободительного движения, чтобы их вел непременно мужчина, чтобы любовь одушевляла стремление их к деятельности, интерес и убежденность становились все более и более самоценными чертами таких девушек.

"Вот это-то изящнейшее, невыдуманное и притом реальное слияние девичьих и юношеских черт в одном лице, в одной фигуре, осененной не женской и не мужской, а "человеческой" мыслью, и освещало, осмысливало и шапочку, и плед, и книжку и превращало в новый, народившийся, небывалый и светлый образ человеческий", - говорил о новых девушках Глеб Успенский.

Психолог женской души, к руководству которого я более всего прибегаю, Тургенев, начав изображение русской женщины с первых ее сознательных шагов, довел его до апогея активности: я говорю о его стихотворении в прозе "Порог", где одним штрихом пера художник начертал образ девушки, жертвующей ради своей освободительной идеи всем: и счастьем молодости, и свободой, и самой жизнью, идущей на всевозможные лишения, позор, даже преступление. И она переступает роковой порог, и наряду с голосом, называющим ее безумной, другой провозглашает ее святой.

И есть глубокая правда в том, что в самоутверждении такой девушки есть все данные для подвига, что отвергнуть себя есть путь святости, нарушить нравственный критерий, уважение к чужой жизни, может заставить лишь мрачное отчаяние, а не свободная сознательность, и протекающий за порогом акт есть акт фанатизма.

Задумываясь над движением русской женщины сквозь скорбную, тернистую нашу общественность, наблюдая ее бодрое выступление в народе, ее безымянную работу в его рядах и, наконец, грозное выступление в роли Немезиды, поневоле ставишь себе вопрос: что же делать, на чем остановиться, какой избрать путь тем, кто ищет не своего, а чужого блага: "Не я хочу, то хочет".

На этот вопрос нам отвечают как евангельские заветы любви к ближнему, непротивления злу насилием, так и выводы нравственной философии о безусловной ценности человеческой личности.

"Действуй так, чтобы человечество, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, всегда употреблялось тобой как цель и никогда как только средство". Эти мудрые слова кантовской этики должны быть•приняты за компас при блуждании по лабиринту жизни и общественностью за светильник при человеческом строительстве в мрачную, безлунную ночь.

Расставшись с литературным изображением женских типов, обратимся к впечатлениям жизни: перед нами пройдут ряды самоотверженных деятельниц на пользу народа, живых и уже отошедших. Самый наш съезд есть наглядная картина Женской деятельности, иллюстрирующая ее многообразные проявления.

В настоящий исторический момент мы присутствуем при неуклонном движении русской женщины во всех направлениях, на всевозможных поприщах. Что несет с собой это знаменательное явление, всколыхнувшее русское общество по всем его захолустным углам?

То, что женщина вступит в ряды адвокатов, инженеров, помощников, гласных, наконец, депутатов, очень ценно для ее человеческой самостоятельности, но еще более важно то, как она вступит на эту дорогу, раздвинет ли она ее только вширь или же укажет и новые направления.

Хотелось бы думать последнее. Хотелось бы думать, что женщина принесет с собой запас непочатых сил и далеко подвинет внутреннюю культуру, лишь при развитии которой возможно общественное обновление.

Нравственное творчество - вот прямая задача, возлагаемая на женщину жизнью и историей. Как она шла в больницу и школы, пусть она идет в тюрьму и, заботясь о заключенных как о несчастных, перевоспитывает преступную волю. В области половой нравственности начинается громадная борьба с проституцией, и женщине предстоит сыграть деятельную роль при очищении нравов. Во внутреннем самоуправлении дел не перечесть, сколько заботы о бесприютных и обездоленных, сколько насущных задач в борьбе с неравенством и несправедливостью выдвигает жизнь. Пусть женщины - фабричные инспектора и городские техники спустятся в самые низы социальной жизни и примутся за защиту интересов труда и за организацию лучших условий существования, начиная с самого простого - с жилища. Благотворительность, которой часто отдаются женщины, расширенная и основанная на взаимопомощи, может покрыть города и деревни целой сетью попечительств. Политика при участии женщины должна проникнуться иным, более гуманным и возвышенным духом, война постепенно уступит место арбитражу и мирному разрешению конфликтов.

Если мне возразят, что я вдаюсь сейчас в утопию, то думаю, что лишь в отношении современного момента, а не безусловно. Невозможное сейчас может осуществиться через десятки и сотни лет; надо лишь вычислить при закладке фундамента, есть ли у нас достаточно материала для постройки здания. Повторяю, что психический склад русской женщины, ее самоотверженная работа на других поприщах служат залогом этой возможности, а творчество наших великих художников ободряет нас, как вещее пророчество.