Русские женщины в лабиринте равноправия

ОЧЕРК 1. ФЕМИНИСТСКАЯ ТРАДИЦИЯ В РОССИИ

2. Права женщин в контексте русской культуры

Возникновение нового отношения к женщине в западном обществе, зарождение феминистского сознания, появление женщин необычного типа - все эти признаки нового времени уже в начале XIX века стали известны в России. Еще и потому, что здесь исподволь начинался сходный процесс - процесс пробуждения в женщине личностного начала, а вместе с тем - рефлексия на эту тему. За примерами далеко ходить не нужно. Достаточно вспомнить знаменитую поэму А.С. Пушкина "Цыгане". Пушкинисты давно и верно отмечают, что в тексте поэмы очевидна прямая перекличка с идеями родоначальника теории "естественного права" Ж.Ж. Руссо. Ее герой, Алеко, выписан по стандарту "естественного" человека. Он ищет воли, свободы, свободной любви. Того же ищет и героиня поэмы, Земфира. Но она ведет себя уже совсем не по предписаниям Руссо, который открыто сомневался в способности женщины к нравственному выбору - этой естественной основе гражданственности, сомневался и назначал женщине хранить верность своему избраннику, рожать и воспитывать его детей. По Пушкину, все не так: либо естественное право для всех, значит и для женщин; либо всеобщее подчинение авторитарной власти - "Медному всаднику". С этой точки зрения поэма "Цыгане" - документ эпохи, прямое свидетельство начавшегося в России освоения темы женской эмансипации.

А.С. Пушкин первым вступает в спор со своим веком о праве женщины на свободу, о ее способности к нравственному выбору и поведению. Его Татьяна Ларина - идеальный образец русской женщины, личности нравственной, ответственной за себя и свои поступки, самая совершенная героиня нашей литературы. Пушкину же принадлежит заслуга историка нравов, ранее других засвидетельствовавшего сдвиги в сознании русских женщин, изменений в их вкусах и предпочтениях. В частности, его маленькая повесть "Рославлев" рассказывает о том, как московское высшее общество с восторгом встречало в канун нашествия Наполеона одну из самых больших знаменитостей века - французскую писательницу и мыслителя Жермену де Сталь. Эта женщина рискнула бросить вызов грозному покорителю Европы, и Бонапарт признал в ней настоящего врага. Под ее ногами горела земля, ей не было места там, куда вводил он свои войска. Он гнал ее по Европе и загнал в Москву. А Москва рукоплескала ей. Сам Пушкин был ее горячим поклонником и во многом разделял взгляды этой убежденной сторонницы английской конституционной монархии, пытавшейся в годы Великой французской революции повернуть в то же русло и историю своей страны. И героиня Пушкина, молоденькая русская аристократка, тоже "была без памяти от славной женщины, столь же добродушной, сколь и гениальной". Русскую девушку-дворянку пленяют в г-же де Сталь вовсе не традиционные женские добродетели. Она покорена ее удивительной способностью "иметь влияние на общественное мнение", "смелостью ума и души", "патриотизмом" в высшем его смысле⁴⁴.

Десятилетие спустя история заставила пушкинских героинь выдержать серьезное испытание, когда сложился определенный нравственный канон, исполнения которого с этого времени стало ожидать от женщин общество. Наступил роковой для России 1825 год. Женщины не вышли на Сенатскую площадь, но они сумели понять и поддержать своих братьев и мужей в трудные дни расправы над декабристами. Самые верные отправились вслед за ними в страшную сибирскую ссылку, а оставшиеся хранили память и об этих женах, и об их мужьях, что тоже требовало гражданского мужества. Позднее справедливо скажут, что декабрьское восстание выиграли женщины, выиграли, не бунтуя, не протестуя, а исполняя долг, следуя своему традиционному назначению⁴⁵. На этой основе в общественном мнении возник характерный для России чуть ли не по сей день своеобразный "архетип" женского героизма (как нормы долженствования) - героизма самоотречения, на который натолкнется русский феминизм, русское женское движение.

Этот женский героизм, или образцовое женское поведение, трактовали по-разному. А.И. Герцен, вспоминая в своих мемуарах "Былое и думы" о высокой нравственности, проявленной декабристками, размышлял таким образом: "Вообще женское развитие - тайна: все ничего, наряды да танцы, шаловливое злословие и чтение романов, глазки и слезы - и вдруг является гигантская воля, зрелая мысль, колоссальный ум. Девочка, увлеченная страстями, исчезла, и перед вами Теруань де Мерикур, красавица-трибун, потрясающая народные массы"⁴⁶. Судя по мемуарам Герцена, в сознании передового русского человека его времени представления о таком женском героизме сплавлялись воедино с представлениями о мятежном бунтарстве героинь Французской буржуазной революции 1789 года, мечтавших о свободе и равенстве. Тут же, в "Былом и думах", Герцен описывает свою зарубежную встречу с одной из соотечественниц и называет ее за воинственный пыл и истовую веру в свое предназначение влиять на судьбу отечества "мирной Шарлоттой Корде" или "Шарлоттой Корде из Орла"⁴⁷. На такой "сплавленной" символике шло, похоже, воспитание женщин его поколения - поколения революционных демократов, которое можно считать также и поколением первых отечественных феминисток и феминистов.

Но более распространенной в России была другая трактовка женского долженствования, связанная с образами героинь Л.Н. Толстого. Толстой всю жизнь истово настаивал на том, что женщина тем совершеннее, чем меньше в ней личностного начала, чем полнее она способна раствориться в детях, в муже, в семье. Открыто, откровенно - в письмах, более тонко, художественно - в романах и рассказах. В романе "Анна Каренина" есть одна сцена, вроде бы проходная, предназначенная служить фоном для события значительного - повторного сватовства Константина Левина к Кити Щербацкой после их разрыва, на самом деле принципиально важная для автора. Речь в ней идет о спорном в ту пору вопросе женского образования, а вслед за тем - о свободе женщин, их "правах" и "обязанностях". Стива Облонский, герой скорее отрицательный, горячо вступается за право женщин быть образованными, независимыми, за их стремление взять на себя исполнение традиционно мужских обязанностей. Его жена Долли, героиня идеальная, столь же горячо возражает ему, доказывая, что основное дело любой женщины - в семье, своей или чужой. Ее поддерживает любимец автора, старый князь, и заявляет, что все эти новомодные женские притязания абсурдны, равнозначны тому, "что я бы искал права быть кормилицей...". А в это время в стороне от разговора главные герои сцены, Константин Левин и Кити Щербацкая, заняты своим особым "каким-то таинственным общением"⁴⁸. Именно в этом таинственном общении, по Толстому, разгадка спора: любовь, семья, продолжение рода - здесь и только здесь все "обязанности" и все "права" женщин, здесь - поле для ее героизма. Это - ключ к роману "Анна Каренина". Это - позиция Толстого. Он подтвердит ее четверть века спустя, в 1899 году, откликаясь на очаровавший его рассказ "Душечка", который будет толковать совершенно иначе, нежели сам А.П. Чехов. Толстой напишет тогда, что высшее назначение женщины даже не столько в воспитании и кормлении детей, сколько "в полном отдании себя тому, кого любишь"; и подчеркнет: "Удивительное недоразумение весь так называемый женский вопрос, охвативший, как это должно быть со всякой пошлостью, большинство женщин и даже мужчин!"⁴⁹

Между тем, это недоразумение всерьез занимало Л.Н. Толстого. И роман "Анна Каренина" был задуман им, в том числе и в качестве противоядия по отношению к очень популярной в ту пору в русском обществе книге английского социального философа Дж.С. Милля "Подчиненность женщины". Книга вышла в России в 1869 году, мгновенно разошлась, была несколько раз переиздана. О ней шли бесконечные споры. Толстой живо интересовался полемикой известного критика Н.Н. Страхова с Миллем. На статью Страхова "Женский вопрос", появившуюся в журнале "Заря" (1870 г.), он откликнулся специальным письмом, в котором, рассуждая уже о судьбе одиноких женщин, в числе прочего замечал: "Никакой надобности нет придумывать исход для отрожавшихся или не нашедших мужа женщин: на этих женщин без контор, кафедр и телеграфов всегда есть и было требование, превышающее предложение. Повивальные бабки, няньки, экономки, распутные женщины. ...Женщина, не хотящая распутничать душой и телом, вместо телеграфной конторы всегда выберет это призвание, - даже не выберет... а сама собой... впадет в эту колею и с сознаньем пользы и любви пойдет по ней до смерти". И настойчиво подчеркивал: "Вы, может быть, удивитесь, что в число этих почетных званий я включаю и несчастных б... этот род женщин нужен нам... этот класс женщин необходим для семьи при теперешних усложненных формах жизни"⁵⁰. Быть "б...", или "магдалиной", по Толстому, нравственнее и честнее, чем быть телеграфисткой, служащей, врачом, ибо "магдалина" служит высшей цели - по-своему способствует продлению рода. Только в этом - назначение женщины. А ее высший "героизм" - в готовности понять и признать это назначение. Как принимают его Наташа Ростова, Долли и Кити Щербацкая. Трагедия Анны Карениной - в притязании на свое собственное "желание", на любовь, не связанную с семейным долгом, на личное счастье. По Толстому, такое притязание равнозначно безнравственности, или утрате нравственной опоры, что, собственно, и обрекает Анну на смерть.

Толстой убежден, что "идеал совершенства женщины не может быть тот же, как идеал совершенства мужчины. Допустим, что мы не знаем, в чем этот идеал, во всяком случае, несомненно то, что не идеал совершенства мужчины. А между тем, к достижению этого мужского идеала направлена теперь вся та смешная и недобрая деятельность модного женского движения, которое теперь так путает женщин"⁵¹. Эти слова Толстой пишет в самом конце XIX века. Пушкин в начале того же века и по тому же поводу - в преддверии становления нового женского сознания, новых норм в отношениях между полами, пишет прямо противоположное: "Не смешно ли почитать женщин, которые поражают нас быстротою понятия и тонкостию чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами! Это особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще более просвещенны, более читают, более следуют за европейским ходом вещей, нежели мы, гордые Бог ведает почему"⁵².

Между этими двумя подходами к женщине и к отношениям между полами, между этими двумя нормативными полюсами русского общественного мнения, а точнее даже, в создаваемом ими поле напряжения, в России в середине XIX века возникает феминизм, складывается русское женское движение. Оно, с одной стороны, формируется в ответ на вызов времени и вслед за "европейским ходом вещей" со всеми его закономерностями, а с другой - вызревает в лоне очень мощной национальной культуры, что придает его облику ощутимое своеобразие.

Это своеобразие во многом объясняется общей спецификой развития России, которую по традиции, идущей от Н.А. Бердяева и развернутой многими современными отечественными исследователями, в особенности А.С. Ахиезером, принято называть "расколотым обществом"⁵³. Речь идет об обществе, в котором сталкиваются полярные системы ценностей, полярные представления о нравственности, нормах поведения, социальных отношениях, где в определенные моменты истории соседствуют разные типы "цивилизаций". Причем такой "раскол" характерен не только для общественного организма, но и для отдельной личности. Сущность раскола, по словам А.С. Ахиезера, "в смешении логик, отрицающих друг друга"⁵⁴. Такое "смешение логик" очень ярко, очень отчетливо проявилось в истории российского феминизма, российского женского движения. Проявилось оно еще и потому, что возникало на стыке этих логик, при переходе от традиционного типа "цивилизации" к либеральному.

Модернизация в самом широком смысле этого понятия - центральная проблема России на протяжении всего XIX века вплоть до 1914 года. Первая попытка реформ в этом направлении была предпринята еще Александром I. Ее неудача, мятеж 1825 года, николаевская реакция задержали Россию у их черты. Позор Крымской войны обрек страну на глубокое реформирование и хозяйственного уклада, и общественных отношений. Речь шла, прежде всего, об отмене крепостного права, а затем о конституционно-демократическом переустройстве страны. Затягивание реформ накаляло ситуацию, раскалывало Россию на два лагеря - правительственный и оппозиционный, лагерь освободительного движения. Иногда они шли на недолгое перемирие, но чаще вели между собой войну, войну на физическое уничтожение. Немногим хватало трезвости для медленной вдумчивой работы в условиях постоянного напряжения, в предчувствии обвала, катастрофы. Но как раз в результате этой работы и шло реформирование - освобождение от рабства миллионов крестьян, освоение новых экономических отношений, развитие промышленности, земского и городского самоуправления, судебная реформа, рост народного образования.

Начиналось и втягивание женщин в общественное производство. На первых порах речь шла о "дворянском" и "разночинном" женском "пролетариате", т.е. о девушках из стремительно разорявшихся дворянских семей и представительницах разраставшегося разночинного слоя, вынужденных зарабатывать себе на жизнь самостоятельным трудом, которых Л.Н. Толстой воспринимал в категориях "не нашедших мужа" и "отрожавшихся женщин". Именно эти "благородные девицы" вошли тогда в число "новых" русских людей, готовых служить России, но не прислуживать власть имущим. Они-то и стали основательницами женского движения в стране.

Их занимало все - и проблемы изменявшегося положения женщин, женской солидарности в преодолении трудностей, и проблемы общества в целом. Вот что вспоминал об этой начальной поре русского женского движения известный художественный и музыкальный критик В.В. Стасов, брат одной из родоначальниц этого движения, Надежды Васильевны Стасовой: "В начале второй половины 60-х годов нынешнего столетия для лучших и интеллигентнейших русских женщин, а вместе с ними для моей сестры, пришла пора самой крупной, самой плодотворной для нашего отечества деятельности, пора самой могучей инициативы их по части освобождения женщины от тысячелетних цепей и принижения. По всему мужскому нашему миру шли тогда перемены и перевороты, которым ничего подобного не было во всей прежней нашей истории, в эти же самые минуты выросшие вдруг и расцветшие духом и волей существа женского нашего мира, вся вторая половина русского народа, тоже почувствовала свою прежнюю болезнь... встали и пошли"⁵⁵.

Первой проблемой, которую попытались решить активистки этого движения, а в его ядро входил знаменитый триумвират - Надежда Васильевна Стасова, Мария Васильевна Трубникова, Анна Павловна Философова, была проблема женского труда и женского образования. Они решали ее, с одной стороны, откликаясь на нищенское положение целого слоя женского "помещичьего пролетариата", а с другой, - исходя из принципиальной убежденности в том, что мужчины и женщины должны иметь равные обязанности в этой жизни. Обо всех этих мотивациях свидетельствует замечательное письмо М.В. Трубниковой к английской феминистке Ж. Бутлер, датированное 13 апреля 1869 года. В нем подчеркивалось, в частности: "У нас в России, с одной стороны, значительное множество женщин, ищущих труда, с другой стороны, полный недостаток в школьных учителях, врачах, деревенских аптекарях, арендаторах, просвещенных земледелах, всякого рода специалистах. Все эти факты доказывают, что специальное образование не есть фантазия, а истинная настоятельная потребность... кроме специалистов по призванию или по необходимости, есть масса женщин, жаждущих общего образования... которых влияние в обществе и семействе будет столь же благодетельно... как и влияние женщин, посвятивших себя специальностям. Но мы желали бы, чтобы всякий человек имел право выбирать себе дорогу, без всякой помехи, ни загородки"⁵⁶.

Благодаря усилиям этих сподвижниц, к началу XX века Россия стояла на одном из первых мест в Европе по числу женщин, получивших высшее образование⁵⁷. Но прежде того эти усилия по достоинству оценил Дж.С. Милль, в котором первые русские феминистки видели "великого представителя и двигателя женского освобождения в Европе". Милль счел необходимым обратиться с письмом к "дамам, организаторшам высшего образования в С.-Петербурге", в котором говорилось: "...Я узнал с чувством удовольствия, смешанного с удивлением и почтением, что в России нашлись просвещенные и мужественные женщины, решившиеся ходатайствовать, для своего пола, об участии его в разнообразных отраслях высшего образования... Это именно то, чего требуют с постоянно возрастающей настойчивостью, но до сих пор все еще не достигают все просвещеннейшие люди других стран Европы. Благодаря вам, милостивые государыни, Россия может быть скоро опередит их; это доказало бы, что нации сравнительно новейшей цивилизации воспринимают иногда ранее прежних великие идеи усовершенствования"⁵⁸.

Беда была в том, что власти не доверяли этим женщинам, как не доверяли всем мыслящим, образованным людям, обладавшим повышенной чуткостью к общественным проблемам. И женщины тоже входили в категорию "неблагонадежных", в которую попадали все, кто позволял себе открыто заявлять о нуждах народа, страны, критиковать правительство. Любопытным образцом отношений русских феминисток с властями является история "Открытого письма" Марии Константиновны Цебриковой императору Александру III.

Мария Константиновна Цебрикова - сотрудница радикальных "Отечественных записок", автор блестящего предисловия к русскому изданию книги Дж.С. Милля "Подчиненность женщины", получила всемирную известность после публикации этого "Открытого письма". Оно было написано в один из самых мрачных периодов России - после покушения на Александра II в марте 1881 года. 80-е годы XIX века в России называли полосой безнадежной тоски, глубокого презрения к человеческой личности. Против него-то и осмелилась открыто взбунтоваться эта тогда уже немолодая женщина. Монарх, до которого усилиями самой Цебриковой письмо дошло, в ответ на него задал лишь один недоуменный вопрос: "Ей-то что за дело?"⁵⁹. В письме Цебриковой был ответ на этот вопрос. Она говорила здесь: "Мои личные мотивы - это право раба протестовать... и в древней Руси были единичные протестанты. ... XIX век принес одно новое, что протестовала женщина". Русская феминистка в своем письме, появившемся в открытой печати в Европе и в списках в России, протестовала против официальной политики властей, против царя. Протестовала, ломая стереотип "женского героизма", женского долга. Что же ею двигало? Ее страшило предчувствие, что слепое неприятие общественного мнения, общественного стремления к переменам толкает Россию к гибели, к революции: "Я прямо говорю, - заявляла Цебрикова, - я боюсь революции, боюсь крови. Я могу умереть, но не помогать смерти. Наше правительство делает для ее вызывания гораздо больше, чем могут сделать все красные вместе"⁶⁰. Письмо датировано 19 января 1890 года. Оно потрясает своей искренностью, болью и точностью предчувствия.

Характерная фигура автора письма - шестидесятницы, активистки первой волны женского движения, которая пришлась на рубеж 50-60-х годов XIX века, представительницы дворянской интеллигенции, перешедшей на позиции служения народу и выбравшей лагерь демократии, но демократии умеренной, о которой известно много меньше, чем о демократии революционной. В комментарии к письму, опубликованному в России уже в 1906 году, Цебрикова так объясняла мотивы своего поступка: "...Я находила, что Россия слишком дорого платит за развитие революционного дела выпалыванием лучших всходов молодых поколений... Я удерживала молодежь от красного знамени... Лучшие молодые силы уходили в снега Сибири, а на обыденную работу мирного прогресса оставались умственные и нравственные оборвыши... Мелькнула мысль написать царю письмо. Это был единственный исход для меня. ...Личность задавленная имеет право протеста, не только за всех, за кого она мучилась, но и за себя одну"⁶¹.

Император спрашивал разбиравшую дело Цебриковой комиссию, нельзя ли запереть ее в монастырь. Эта мера пресечения женского своеволия, практиковавшаяся московскими царями, в конце XIX века была признана невозможной. Цебрикову сослали в Вологодскую губернию.

Характерен и адресат М.К.Цебриковой, как характерна и его реакция на это письмо. Реакция абсолютного монарха, который даже в конце XIX века не может усомниться в том, что подданные почитают его как Бога. Так оно и было - ведь речь идет о глубоко патриархальной, по преимуществу крестьянской стране. Народ, к которому апеллировали передовые люди, хранил веру в Царя. Радикальный критик самодержавия М.А. Бакунин, которого трудно заподозрить в неверии, нелюбви к народу, подчеркивал: "Патриархальность есть то главное историческое, но, к несчастию, совершенно народное зло, против которого мы обязаны бороться всеми силами"⁶².

Эта патриархальность, против которой поднимался русский феминизм, согласно Бакунину, создает в России особый тип социальной жизни. Ее отличительная черта - "поглощение лица миром", подчиненность личности общине, артели. "Мир" для русского человека - естественное продолжение его семьи, он до седин покорен родителям в своей семье, общине, миру, покорен царю, который стоит над всеми общинами как всеобщий патриарх и родоначальник, "отец всей России"⁶³. М.Я. Гефтер примерно так же описывает этот тип социального устройства, отмечая в нем такие черты, как "сопричастность власти ко всем актам жизни... и втянутость в это всех людей, зараженность их всех этой причастностью"⁶⁴. Отсюда его определение России как "социума власти".

Эти заключения во многом перекликаются с теми наблюдениями над особенностями русской жизни и характером русского народа, которые обобщил в работе "Русская идея" Н.А. Бердяев. Бердяев, во-первых, подчеркивал, что "соборность, коммюнитарность" - особые свойства русского народа, а во-вторых, выделял то обстоятельство, что "за внешним иерархическим строем, русские в последней глубине всегда были анти-иерархичны, почти анархичны". "У русских, - писал Бердяев, - нет таких делений, таких классификаций, группировок по разным сферам, как у западных людей, и есть большая цельность"⁶⁵. Она-то, эта "цельность", и создает основание для продления дней "социума власти". Такой традиционный социум не предполагает разделения на сферы "общественной" и "частной" жизни, которое произошло в буржуазной Европе. Такой социум не создает условий для самостояния индивида. Эта властная "цельность" стала одной из главных причин, тормозивших продвижение страны по пути модернизации.

В патриархальной России не было места, где могла бы формироваться независимая личность, не было пространства для автономии индивида, а без автономного индивида не могла сложиться новая либеральная цивилизация. Подчеркнем вслед за Бакуниным, что семья, главная ячейка патриархального уклада, держалась в России не на авторитете взрослого мужчины, а на авторитете его родителей, причем обоих - отца и матери. Значит, эта семья не позволяла мужчине чувствовать себя взрослым, совершенно самостоятельным и независимым существом. А уж о женщине и говорить нечего. Но зато когда женщина переходила на роль бабушки, ее влияние в доме резко возрастало.

Характерный для русской культуры культ бабушки говорит о каких-то остаточных элементах материнского права в русской семье. О том же свидетельствует и сохранявшееся за женщиной право на участие в жизни общины, мира, если муж отбывал на заработки, или в случае ее вдовства; а также право русской женщины на раздельное владение своим имуществом в браке. Можно предположить, что, несмотря на глубокую патриархальность русской жизни, а может быть именно вследствие этой патриархальности, женщина не была существом абсолютно зависимым от мужчины. Скорее напрашивается другой вывод. Поскольку и мужчина, и женщина находились под опекой мира, общины, государства, в значительной мере взявшего на себя еще и функции рода, то между ними существовало некое подобие равенства в рабстве - в рабской зависимости от всех этих властных структур.

И в силу того, что уже с начала XIX века потребность освобождения от этой зависимости становится главной для мыслящего русского человека, представители обоих полов с равным пониманием воспринимали идеи феминизма, освобождения женщины, женского движения. Феминизм рассматривался в России в первую очередь как движение за освобождение человеческой личности - любой, будь то женщина или мужчина, - из-под опеки рода. На эту сторону феминизма, в частности, обращал особое внимание Н.А. Бердяев, подчеркивавший, что "новый человек есть, прежде всего, человек преображенного пола, восстанавливающий в себе андрогинический образ и подобие Божье, искаженное распадом на мужское и женское в человеческом роде"⁶⁶.

Феминизм довольно быстро и легко распространялся в передовом российском обществе примерно с середины XIX века, причем в основном в гуманистической своей версии, и никогда не впадал в крайности вроде объявления "войны полов". Уже на рубеже 50-60-х годов передовое русское общество, которое к тому времени стало определять вкусы, предпочтения, даже вырабатывать нормы социальной жизни, полностью стояло на стороне женской эмансипации, женского движения. Автором первого манифеста русского феминизма стал литературный критик М.Л. Михайлов⁶⁷, первым горячим проповедником женского образования - знаменитый хирург Н.И. Пирогов, его поддерживали такие крупные ученые, как И.М. Сеченов, П.Ф. Лесгафт, Н.И. Костомаров.

Символом веры для шестидесятников был роман Н.Г. Чернышевского "Что делать?". Чернышевский поднял в нем тему эмансипации до уровня наиболее значимых проблем русской жизни. Для него гуманизация отношений между полами - обязательная основа радикальных перемен в обществе. Он рассматривал эмансипацию как процесс двусторонний, в равной мере необходимый и мужчине, и женщине. В знаменитом "четвертом сне" героини романа Веры Павловны появляется таинственная "светлая красавица". Прежде чем научить героиню новым принципам жизни, она раскрывает загадку своего происхождения: "Мужчина становился разумнее, женщина тверже и тверже осознавала себя равным ему человеком, - и пришло время, родилась я. Это было недавно". Любому шестидесятнику было ясно, что "светлая красавица" - символ свободы и равенства, возвещенных недавней французской революцией, и еще - символ новой женщины, ее обобщенный образ. У недоверчивого читателя пропадали последние сомнения на этот счет, когда на следующих страницах романа он вчитывался в суждения "светлой красавицы" о грядущем царстве свободы и справедливости, которые она призвана утвердить. "Новое во мне, - заявляла "светлая красавица", - равноправность любящих, равное отношение между ними, как людьми... Когда мужчина признает равноправность женщины с собой, он отказывается от взгляда на нее, как на свою принадлежность... Из него, из равенства, и свобода во мне, без которой нет меня"⁶⁸. Чернышевский был убежден, что в преобразовании отношений между полами, в установлении партнерства, равенства, взаимного доверия и уважения, мужчина должен быть не просто активным началом, но, если нужно, и началом страдательным - ведь на нем лежит вина за многовековое рабство женщины. Чернышевский предлагал что-то вроде мер по "дискриминации" мужчины - его повышенной ответственности за перестройку отношений между полами, и в первую очередь семейных отношений.

Именно поэтому центральное место в его романе занимает тема любви, новых, свободных форм брака - тема необычайно популярная в то время. Новые люди - представители передового русского общества не просто поддерживали идеи преобразования патриархальной семьи, но в реальной жизни противопоставляли этой семье либо свободные союзы, либо фиктивные браки, заключавшиеся по идейным соображениям во имя освобождения женщины. Вступив в фиктивный брак, женщина получала свободу из рук мужа-единомышленника. Этот брак позволял ей, имея разрешение мужа, поступать на службу, учиться, уезжать за границу для получения диплома о высшем образовании, пока такие дипломы не стали выдавать в России, и т.д. Общество легче мирилось с такими союзами, чем с самостоятельностью одинокой женщины. Вообще, новые люди искренность и глубину чувств ставили выше закона, любовь, справедливость, добро - даже выше права, а чувство человеческого достоинства скорее связывали с искренностью самовыражения, чем с самоутверждением. Может быть, поэтому в России так прижились фиктивные браки, а потом и свободные союзы, которые на какое-то время стали чуть ли не нормой жизни даже в крестьянской среде. А возможно, это произошло еще и потому, что демократическая оппозиция воспринимала традиционную семью как оплот патриархальности, который следует разрушить в первую очередь, и разрушить до основания. Тот же Н.А. Бердяев считал, что патриархальная семья в России представляет собой еще более страшную тиранию, чем тирания самого государства, и писал: "Иерархически организованная, авторитарная семья истязает и калечит человеческую личность, и эмансипационное движение, направленное против таких форм семьи, имеет глубокий персоналистический смысл, есть борьба за достоинство человеческой личности"⁶⁹.

Роман Н.Г. Чернышевского, при всей его художественной слабости, стал событием в русской идейно-политической жизни. На него, так или иначе, откликнулись практически все крупные мыслители: Ф. Достоевский, Л. Толстой, В. Соловьев, Н. Бердяев, В. Розанов, Н. Федоров, С. Булгаков, П. Флоренский, С. Франк и др. Кто-то из них склонялся к защите устоев патриархата, кто-то заговорил о вечной женственности и мировой душе, о равнозначности Софии и Логоса. Показательно еще и то, что эти философы, поднявшие тему эмансипации на самый высокий уровень анализа, видели в Н.Г. Чернышевском своего прямого предшественника. Н. Бердяев прямо говорил об этом: ""Что делать?" Чернышевского художественно бездарное произведение... Но социально и этически я совершенно согласен с Чернышевским и очень почитаю его. Чернышевский свято прав и человечен в своей проповеди свободы человеческих чувств... В его книге, столь оклеветанной правыми кругами, есть сильный аскетический элемент и большая чистота... У этого нигилиста и утилитариста был настоящий культ вечной женственности..."⁷⁰

Уже на рубеже XIX-XX веков представители русской философии развернули тему шире и повели спор о "тайне пола", тайне жизни, смерти, любви, о преходящем значении патриархатного деления социальных ролей на "мужские" и "женские", о конечной андрогинности совершенного человека. Вершиной этого спора стала статья В. Соловьева "Смысл любви". В ней Соловьев, в сущности, впервые в истории христианской мысли поднял вопрос о том, в чем в принципе заключается смысл любви между полами, чему служит человеческая любовь. Для него оправдание любви - не в деторождении, не в продолжении рода, а в совершенствовании самой личности, в "соединении неба с землей", "духовного с телесным", "божеского с человеческим", а сама любовь - "процесс богочеловеческий"⁷¹.

В этом высоком философском споре речь шла о процессе эмансипации, или автономизации, как об освобождении каждого человека от "рабства принуждающей объективности", "от власти общего, родового", оформленного в нормы патриархата, и, что особенно важно, об освобождении через любовь, посредством любви - духовной и телесной. Для России такой поворот проблемы означал попытку выйти за пределы ее традиционной культуры, заглянуть за ее горизонт, по крайней мере, в том, что касалось обоснования роли и назначения женщины, новых отношений между полами.

Задача была трудной. Ведь традиционная культура возвышала женщину в первую очередь как силу родовую, животворящую, как мать. Мать-прародительница, мать-земля, Богородица - вот набор "архетипов" этой культуры, обозначающих место и функцию женщины. Индивидуальные качества, качества духовные женщина обретала здесь лишь в роли бабушки - сексуально нейтрального или даже асексуального существа. Почему это так? Даже при самом поверхностном анализе русской архаики - сказок, фольклора - возникает впечатление, что стихия женского природного начала слишком долго была в России необузданной, неукрощенной, поэтому культура табуировала эту стихию гораздо строже, чем на Западе. Запад, скажем, знал эпоху средневековых трубадуров и менестрелей с их культом Прекрасной Дамы, культом земной приближенной Мадонны, Мадонны Боттичелли и Рафаэля, одухотворивших обнаженную плоть. В России всего этого и близко не было. Русская иконография помыслить не могла об образе Богородицы с обнаженной грудью. На русской иконе Богоматерь всегда тщательно окутана Покровом, это сила Надмирная, Заступница перед Богом, Покровительница.

"Чур меня, чур", - восклицает русский человек, сталкиваясь с обнаженной женственностью, женственностью и чувственностью полной, неприкрытой. Все творчество Л.Н. Толстого именно об этом, а "Крейцерова соната" - уж просто крик души, зовущей укротить страсть, укротить желание жестким регламентом, продиктованным потребностями рода, и не больше. В культуре строгой до ханжества его призывы к растворению, самоотречению женщины в материнстве, в служении семье, мужу, детям, а не к самообретению, как у В.С. Соловьева, звучали органично и убедительно. Настолько убедительно, что многие русские феминистки прельстились этими призывами. Они почитали Толстого за провозвестника нравственности, за ее высший авторитет. В.В. Стасов приводит в своей книге отрывки из дневника Надежды Васильевны Стасовой, написанные в момент ее знакомства с "Крейцеровой сонатой", где говорится следующее: "Прочла "Крейцерову сонату"! Правда, правда, род человеческий погибнет, если только будут обоюдно гоняться за джерсеями; пора поднять немного идеал любви, отойти немного от животного... Много женщин сами виноваты... Зачем одни вечно разыгрывают паву, а другие от этого чувствуют омерзение! Скажу про себя, что с молодых лет поняла весь ужас и отвращение ко всему подобному... Для меня исчезло очарование семьи, своей собственной, я почувствовала любовь ко всемирной семье; это стало моим идеалом, я с ним и умру!"⁷².

Характерен и эпизод, связанный с созданием "Русского женского взаимно-благотворительного общества", одним из главных инициаторов которого была Н.В. Стасова. Ее брат вспоминает, что, полная заботы о его основании, Надежда Васильевна решилась написать письмо великому писателю, где высказывала свои надежды и опасения по этому поводу и просила как бы санкционировать ее начинание. Толстой ответил ей таким письмом: "Простите, пожалуйста, Надежда Васильевна, если то, что я скажу вам по случаю вашего Общества будет вам неприятно. Никогда не видал, чтобы из общества с уставом и т.п. выходило бы что-нибудь настоящее, и потому думаю, что и из вашего Общества ничего не выйдет. То, что по отношению женщин и их труда существует много очень вредных... предрассудков, совершенно справедливо, и еще более справедливо, что надо бороться против них. Но не думаю, чтобы общество в Петербурге, которое будет устраивать читальни и помещения для женщин, было бы средством борьбы..."⁷³ Неизвестно, как реагировала на ответ писателя Н.В. Стасова, показала ли она этот ответ своим единомышленницам. Через три недели после его получения она скончалась. А еще через месяц, 25 октября 1895 года, было открыто самое влиятельное в истории России "Русское женское взаимно-благотворительное общество".

Судя по воспоминаниям современников, до конца своих дней поклонялась Толстому и другая великая русская феминистка, Анна Павловна Философова, чье имя, кстати, было столь же популярно в России на рубеже веков, как и имя писателя. Она высоко ценила толстовские идеи о необходимости внутреннего совершенствования личности, о ценности каждой отдельной человеческой души, о ее воспитании в добре⁷⁴.

Для женщин этого поколения был немыслим прямой откровенный разговор обо всем том комплексе представлений, норм и традиций, который связан с репродуктивными функциями женщин. На Западе к тому времени феминизм уже формулирует идеи "сознательного" материнства, рождения только желанных детей, предохранения от беременности, возможности ее прерывания, вообще "присвоения" женщиной своего тела в качестве необходимого условия ее свободы. В России даже слухи об этих идеях вызывали настоящий шок. А роман М. Арцыбашева "Санин", появившийся в начале XX века и вполне невинный с точки зрения современной морали, встретил бурю негодования в обществе только потому, что автор робко заговорил в нем о тех ловушках, которыми чревато для женщины сексуальное желание, страсть.

Именно этот барьер, не просто отделяющий женскую личность от общего, родового, но и противопоставляющий в определенный момент эту личность роду, пытался взять в начале нынешнего века русский феминизм. Его одолению мешало многое: традиции архаичной в глубинных своих пластах социальной культуры, задавленность "лица - миром", общества - государством.

Мешало и то, что русский феминизм, русское женское движение развивалось не в горниле буржуазной революции, а только на подступах к ней, растянувшихся на добрые полвека. Мешало, наконец, само положение феминизма в освободительном движении страны. Женское движение входило в него составной частью, но отнюдь не самой важной. И вопросы решало, как тогда полагали, не самые важные. Самым важным считалось освобождение России от феодально-абсолютистского строя. Освобождение как можно более быстрое, полное, радикальное, а взамен него - построение нового общества, общества подлинного равноправия и свободы, некоего "Града Грядущего". Русский максимализм, устремленность к концу - черты русского характера, подмеченные Н. Бердяевым, - в полной мере давали о себе знать в освободительном движении. Женщины шли в него потоком, и потому, что оно обещало им личное, женское освобождение, и потому, что оно обещало освобождение России.

Революционный радикализм также можно считать особым фактором, воздействовавшим на женское движение страны. Уже в 70-е годы XIX века женщины, по самым приблизительным подсчетам, составляли пятую часть активистов революционного крыла демократического движения. Эта доля оставалась почти неизменной на протяжении всего XIX века. Советская историография доказывала, что женщины-революционерки были наиболее последовательными сторонницами равноправия полов - ведь они добивались "равного с мужчинами права на каторгу и смертную казнь"⁷⁵. История женщин в революционном движении была достаточно полно освещена в этой историографии.

В тени оставался умеренный, либеральный поток женского движения, который собственно и решал его задачи. Медленно, постепенно, но успешно. В начале XX века в передовом слое русского общества женщины чувствовали себя не менее полноценными людьми, чем мужчины. Во многом благодаря усилиям первых русских феминисток - Надежды Васильевны Стасовой, Анны Павловны Философовой, Марии Васильевны Трубниковой и многих-многих других их сподвижниц. Любопытное свидетельство тому оставила в своих воспоминаниях "На путях к свободе" феминистка уже второго призыва, Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс. Она писала: "Мы были равны не перед законом, а перед общественным мнением, особенно в тех кругах, где я жила... Мне уступали дорогу, придвигали стул, оказывали те мелкие знаки внимания, которые благовоспитанные люди привыкли оказывать женщинам. Но это нисколько не нарушало полного равенства, прелесть которого я оценила, только попав в Англию. Там я наблюдала, как при внешнем почтении, несравненно большем, чем отдавали женщинам в России, англичанок держали за чертой, в своего рода женском гетто, которого не поколебали ни избирательные права, ни появление женщин в парламенте"⁷⁶.

Перемены в нравах, в нормах поведения - процесс долгий и сложный. Русские феминистки сумели воздействовать на него уже в первый период развития женского движения - от реформы 1861 года до революции 1905 года. Это было время, когда женское движение вставало на ноги, приспосабливало общие установки и задачи феминизма к конкретной ситуации в России, когда решались самые практические и самые насущные вопросы женского труда, его оплаты, образования; когда женщины учились поддерживать друг друга в коллективных действиях - в ассоциациях, артелях, группах, коммунах. Подводя итоги этого периода, А.Н. Шабанова, возглавлявшая "Русское женское взаимно-благотворительное общество", в числе его несомненных завоеваний называла открытие Высших женских курсов в 1878 году, в котором участвовали все "звезды" Петербургского университета (на них сразу же записалось 800 слушательниц), и открытие "женских врачебных курсов" при Медико-хирургической академии в Петербурге в 1871 году. Как отмечала Шабанова, деятельность первых женщин-врачей была настолько самоотверженной и эффективной, что привлекла "сочувствие русского общества к делу врачебного образования". Женщины-врачи получили крещение в войне с Турцией, работали в земствах, в глухих деревнях и в городах, преподавали, участвовали в научных исследованиях.

К началу XX века почти во всех больших городах России существовали женские курсы, как высшие, так и медицинские, а также политехнические, сельскохозяйственные, архитектурные и др. Они были рассадниками образования для женщин. Своим возникновением практически все эти курсы были обязаны частной и общественной инициативе и влиянию женщин⁷⁷. А.Н. Шабанова справедливо отмечала, что "борьба русских женщин за образование, за знания, стремление к самосовершенствованию... принесла результаты. Некоторые пути открыты, женщина может учиться и в некоторых областях прилагать к жизни свои знания"⁷⁸. Вопрос о гражданских и политических правах женщин в этот период не вставал - не вставал уже потому, что этих прав в России не имел никто.

Революция 1905 года совершенно изменила ситуацию в стране. Мужская половина населения после публикации Манифеста 17 октября получила определенные гражданские и политические права и свободы. Женщины гражданского признания не получили. И сразу же начали требовать, добиваться его. К этим требованиям они были подготовлены всем предыдущим опытом. С этого момента наступает второй период в развитии женского движения - период его организационного оформления.

Это пора его зрелости, правда, недолгая - с 1905 по 1917 годы. Женское движение крепнет за счет расширения и обновления социальной базы. В России набирает силу промышленная революция, появляется настоящий женский пролетариат, который также, как прежде представительницы дворянства и разночинной среды осваивает идеи феминизма. Женское движение становится гораздо более разнообразным, многосоставным, усложняются его идейные формы. Однако цель у всех его потоков одна - уравнивание женщин в гражданских и политических правах с мужчинами перед лицом закона. Этим озабочены и самое крупное, самое влиятельное "Русское женское взаимно-благотворительное общество", и "Союз равноправности женщин", и "Женская прогрессивная партия", и "Российская Лига равноправия женщин", и др.

Рассказывая о конкретных формах борьбы за женское гражданское признание, А.Н. Шабанова перечисляет следующие требования "Русского женского взаимно-благотворительного общества": освобождение женщин от паспортных стеснений, уравнение прав, касающихся наследства, участие женщин в городском и земском самоуправлении, допущение их в университеты и расширение области их труда. В 1905 году по инициативе А.Н. Шабановой это общество обращается в кабинет министров с письмом, в котором "возбуждает ходатайство о привлечении женщин к участию в предстоящем "собрании уполномоченных" по рескрипту от 18 февраля"⁷⁹. Рескрипт говорил о "привлечении достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей" к делам управления страной. Ответа на это письмо не последовало. Но закон от 6 августа 1905 года лишил женщин избирательных прав, приравняв их к несовершеннолетним, слабоумным и состоящим под судом. Затем появился Высочайший манифест от 17 октября 1905 года, распространявший избирательное право на новые категории лиц. А.Н. Шабанова от имени "Общества" обратилась к главе кабинета графу С.Ю. Витте с запросом: причисляются ли женщины к избирательным классам или половина населения России лишена права голоса? Граф Витте отвечал, что при подготовке Манифеста вопрос о предоставлении женщинам избирательных прав не обсуждался. Тогда совет "Общества" направил в кабинет министров новое ходатайство о необходимости распространить закон от 17 октября и на женщин, но и оно осталось без ответа. "Русское женское взаимно-благотворительное общество" решило испробовать другой путь и стало собирать подписи под обращением от лица всех русских женщин в Государственную Думу. За три месяца собрали более 5000 подписей. А 3 мая 1906 года А.Н. Шабанова вручила "Обращение русских женщин к представителям народа" депутатам Государственной Думы И.Е. Кедрину и Л.И. Петражицкому⁸⁰. Так начиналась история борьбы российских женщин за свои политические права - история обращений, прошений, петиций, широкой агитации, манифестаций.

Подшивки газет того времени рассказывают о женских митингах и собраниях, о заявлениях и требованиях политического равноправия, которые служили основой организационного оформления женского движения той поры. Популярная женская газета "Союз женщин" в своем первом номере за 1907 год, в частности, сообщала: "При "русском женском обществе" под председательством А.Н. Шабановой образовалась комиссия избирательных прав женщин, которая организовала в своем помещении ряд заседаний по этому вопросу. В конце зимы в Петербурге открыл свои действия клуб женской прогрессивной партии. Собирались раз в неделю для чтения докладов и сообщений по женскому вопросу. Весной в Москве открылся женский клуб в собственном помещении и на более широких началах. На открытии и собраниях присутствовали члены Государственной Думы. Председательницей клуба избрана В.А. Морозова. Цель его - соединить всех, стремящихся к достижению равноправия. Возникают клубы и в провинции. В Ростове-на-Дону в феврале открылся женский клуб с 200 членами; формируется таковой и в Нахичевани. В Таганроге при политическом клубе образовалась комиссия по женскому вопросу, устраивающая доклады. В Астрахани организуется общество равноправия женщин; приглашаются участвовать женщины всех слоев общества... Мусульманки начинают увлекаться женским движением: жительницы Оренбурга послали своему депутату заявление, что им необходимы права. В Казани мусульманки обсуждали это заявление. В Баку интересовались этим заявлением..."⁸¹.

В этом же номере "Союза женщин" - органа "Союза равноправности женщин" - передовая статья определяла задачи этой активности: "Перед нами должна стоять задача популяризировать идею участия женщин во всеобщем избирательном праве. Для женщин мы ставим эту задачу, вместе со всем западным миром твердо веря, что до проведения этой идеи в жизнь не могут быть осуществлены ни демократизация общества, ни коренные социальные реформы. Только такое народное представительство, при котором женщина-законодательница станет рядом с законодателем мужчиной, может сбросить ярмо социального рабства и освободить от него человечество"⁸². Фактически в этом тексте сформулирована идея паритетного представительства женщин в структурах власти, которую отстаивает современное женское движение, и если не знать, когда он был написан, его вполне можно было бы принять за обращение к нынешним избирателям и общественности.

"Союз равноправности женщин" выделялся радикальной заостренностью своих позиций на общем фоне женских организаций. Он шел "до конца" в пропаганде идей равноправия. Его активистки, обращали, например, особое внимание на пропаганду идей равноправия среди крестьян. Для этого издавалась и распространялась специальная литература по "женскому вопросу", ее рассылали повсюду, включая и медвежьи углы. Специальная комиссия "Союза" следила за этим распространением, устанавливала контакты с активистками по всей стране, получала и анализировала письма с мест о том, как проходила эта работа. Вот выдержки из некоторых писем, которые приводила газета "Союз женщин". Из письма учительницы К-ской губернии: "Книги читаются нарасхват. Вчера на чтении "Женской доли" Кайдановой народу было - не протолкаться". Из письма деревенской девушки С-ской губернии: "Я чувствую, что необходимо нужно достигнуть женщинам прав. Да в одиночку ничего не поделаешь. Вокруг меня другие тоже чувствуют, да не знают, как взяться за дело... Надо нам такие книжки присылать". Книги посылали и священникам. Газета приводила ответ одного из них, писавшего об угнетенном состоянии женщин в деревнях, об ужасающих фактах обращения с ними, которые сделали его "поборником равноправия женщин"⁸³.

Важно и то, что еще на пути отстаивания требований женского гражданского равноправия, участницы женского движения доказывали, насколько эффективно женщины могут работать в области обсуждения и создания российского законодательства. Характерный пример - обсуждение хода знаменитой столыпинской реформы. Юридическая комиссия "Русского женского взаимно-благотворительного общества" тщательно анализировала ее отдельные компоненты еще на уровне законопроектов. Видный юрист, одна из первых обладательниц диплома о высшем юридическом образовании в России, г-жа Ефименко подготовила специальный доклад по поводу правительственного законопроекта "Положение о крестьянах". В нем она подчеркивала, что основной целью законопроекта является устранение прежней сословной обособленности крестьян и их подведение под "общие законоположения". Самое важное в данном законопроекте, по мнению докладчицы, заключается в том, что он предполагает уничтожить понятие "семейной собственности": "Каждый домохозяин по общему положению становится личным собственником, может завещать, чего не знал старый сельский обычай. Законопроект вовсе не думает о женщинах, но создаваемый порядок породит для них последствия: жена может стать домохозяином по завещанию мужа и в этом звании выступать на сельском сходе, что положение как бы молча допускает"⁸⁴. Этот анализ с полным основанием можно квалифицировать как "гендерную экспертизу" законодательства, к широкому использованию которой стремится нынешнее женское движение в странах с развитыми демократическими нормами и процедурами.

Кульминационным моментом развития женского движения в эти годы стал I Всероссийский женский съезд - событие уникальное в общей истории женского движения России. Это свидетельство зрелости женского движения, несмотря на все его своеобразие, обусловленное российским традиционализмом, свидетельство накопления в нем норм, идей, ценностей, свойственных уже не традиционным, а либерально-демократическим порядкам и отношениям.

Съезд проходил в Санкт-Петербурге с 10 по 16 декабря 1908 года. Инициатива его проведения принадлежала "Русскому женскому взаимно-благотворительному обществу". Он собрал более 1000 участников - делегаток от различных женских организаций, объединений, групп, от женских фракций в политических партиях, а также исследователей, журналистов, представителей общественности, политических и государственных деятелей. Русский феминизм был представлен на съезде во всем многообразии его подходов, оценок, определений. На съезде высказались все: и те, кто был занят благотворительностью или просвещением; и те, кто отстаивал право женщин на труд и социальную защиту; а также те, кто формулировал самые крайние лозунги гражданского и политического равноправия женщин. Высказались представительницы умеренного, или, как его стали в ту пору называть, "буржуазного", феминизма и их ярые противницы - пролетарки, старательно увязывавшие "женский вопрос" с вопросом социальным. И параллельно - сторонницы единого женского движения, направляемого одним центром, и представительницы женских секций в различных партиях. Последние говорили о своей озабоченности не только женскими, но и общеполитическими проблемами и потому не были склонны к безоговорочному единению всех и вся. Обсуждали вопросы социально-политического статуса женщин, их экономического и правового положения в семье и обществе, говорили об итогах и задачах женского движения, о перспективах социального освобождения женщин. Это отвечало задачам съезда: представить картину деятельности женщин в сферах общественной, просветительско-научной и экономической, содействовать объединению женщин в одном стремлении - к завоеванию прав.

В соответствии с этими задачами одним из центральным вопросов съезда был вопрос о создании национального совета, способного объединить под своим "зонтиком" все женские организации России, чтобы продвинуть вперед, сделать более эффективной и скоординированной их деятельность, обеспечить представительство российского женского движения на международном уровне - в Международном союзе женщин. Вопрос поставила старейшая деятельница российского женского движения А.П. Философова, ее горячо поддерживало "Русское женское взаимно-благотворительное общество", а также другие крупнейшие женские объединения страны. Против выступало молодое "пролетарское" женское движение, представленное незначительным меньшинством делегаток съезда. Но выступало настолько энергично, что провалило инициативу объединения. Вот что вспоминала о развернувшейся на съезда полемике вокруг этого вопроса возглавлявшая "пролетарок" А.М.Коллонтай: "Всероссийский женский съезд, объединивший самые разнородные слои женского населения (от дам-благотворительниц и до нашей "хулиганской", по мнению феминисток, группы работниц), открылся в начале декабря. На предварительных совещаниях в клубе женского взаимно-благотворительного общества д-ра Шабанова, Философова и др. пытались склонить нас на соглашение, сговориться об условиях, на которых мы могли бы войти в "блок" с феминистками. Должна сказать, что у меньшевичек была склонность к "блокированию" и что в этом отношении я всецело опиралась на непримиримую стойкость большевичек. Е.Д. Кускова с несколькими приверженцами пожелала примкнуть к "группе работниц", но именно она-то и ее друзья вносили дух соглашательского хаоса и грозили сорвать намеченную нами четкую разграничительную классовую линию поведения на съезде, которая неминуемо должна была повести к нашему уходу со съезда, что я и считала логичным... Мои выступления вызвали самые горячие дебаты... Когда был поставлен вопрос об образовании в России "внеклассового" женского центра, группа работниц покинула съезд, осуществив свою задачу и выполнив намеченный нами план. Это сознание давало мне громадное удовлетворение"⁸⁵. А.П. Философова ушла в этот день со съезда с чувством глубокой горечи.

На этом фоне казалась почти незаметной та дискуссия, что предвосхитила споры нашего времени, споры, типичные для неофеминизма конца XX века. Это дискуссия между сторонницами эгалитарного феминизма и поборницами феминизма "отличия". Естественно, что в тот момент, когда русские женщины только добивались гражданского признания, сама ситуация делала более убедительной позицию сторонниц эгалитарного феминизма, феминизма равенства. Они говорили о всеобщих ценностях демократии на языке привычном, общепринятом и настаивали на признании женщины в качестве такого же полноценного и полноправного субъекта, каким к тому моменту считался мужчина. Общие интересы демократического движения России они отождествляли с интересами женского движения, больше того, считали задачи становления общедемократического движения более значимыми для жизни России, чем задачи женского движения. Им казалось, что специфика российской жизни - потребности борьбы с самодержавием и монархией, этой основой российского традиционализма, оправдывают их позиции. В этом сходились и "буржуазные" феминистки и "пролетарки".

Как же звучали их аргументы? Типична в этом отношении речь А.Н. Шабановой на открытии съезда. Она говорила, что съезд "должен положить начало объединению женских сил в одном стремлении - достижения справедливости, в признании за женщинами их человеческих прав для полного участия в культурной жизни страны". Шабанова доказывала, что "права не могут составлять привилегии только одной половины народонаселения, в то время как другая половина признается неправоспособной... Основной принцип общего учения о социальной справедливости состоит в том, что нормы права должны быть одинаковы для всех... Поэтому съезд должен стать первой попыткой самостоятельной организации женщин, выступающих не для борьбы с мужчиной, а для защиты своих прав"⁸⁶.

А.В. Тыркова, представлявшая на съезде женскую фракцию Партии народной свободы (конституционные демократы), понимала задачи женского движения таким образом: "Русская женщина, двигая дело своего освобождения, в то же время помогает и всему освобождению России... только там, где все женщины участвуют в жизни страны, создается свободная жизнь... России необходимо сознательное, свободное содружество свободных женщин, без которых современная демократия, может быть, не была бы защищена"⁸⁷.

Замечательный доклад представила одна из руководительниц влиятельной "Лиги равноправия женщин" С. Тюрберт, освещавшая тему "Женский вопрос и политический строй". Она подчеркивала, что становление и развитие женского движения является составной частью развития современной демократии - демократии участия, которая возникает там и тогда, где и когда появляется "свободная и разносторонне развитая индивидуальность", "политически сознательная личность", или "человек социальный", будь то мужчина или женщина. Особые условия российской действительности, отмечала С. Тюрберт, ставят перед отечественным женским движением особые задачи: неразвитость форм демократической жизни требует специальных усилий не столько по реализации целей самого женского движения, сколько по реализации общедемократических целей и задач. Главное для него - "ясное понимание и самоотверженное служение общей для всего общества цели"⁸⁸.

На другом языке, чуть ли не постмодернистском, почти непонятном тогда, говорили на съезде те, кто сомневался в универсалиях, в том числе и в универсальности права, видел во всеобщем равенстве проявление неравенства. К ним примыкали те, кто считал, что для признания женской субъективности необходимо подчеркнуть ее превосходство над субъективностью мужской. Впрочем, в пылу полемики сторонницы феминизма "отличия" разошлись между собой: одни звали вперед - к обретению женской субъективности через присвоение индивидуальности во всей ее полноте, включая и присвоение тела, через свободу сексуальных отношений, с помощью контрацепции или даже аборта; другие, напротив, настаивали на отречении от "греха" плоти, на ее нравственном обуздании, строгом подчинении сексуальности интересам рода.

Особенно полно и зрело идеи феминизма "отличия" были изложены в докладах О. Клириковой, М. Янчевской, С. Исполатовой, О.Шапир. О. Клирикова, представлявшая на съезде русскую провинцию, в своем докладе опиралась на новомодные в ту пору суждения немецкого социального философа Г. Зиммеля, которого западные феминистки открыли для себя лишь в 70-80 годы XX века. Ссылаясь на его работы, О. Клирикова ставила перед съездом необычные для того времени вопросы: станет ли от освобождения женщины богаче по содержанию сфера культуры? Чего добиваются женщины, подражания и копирования или действительно творчества? Вслед за немецким социологом Клирикова доказывала, что "культура человечества имеет совершенно мужской характер" и что весь смысл женского движения заключается "в дифференцировании, в развитии специфически женского, в освобождении женского творческого элемента"⁸⁹.

С. Исполатова в докладе "Самосознание женщины как фактор обновления общественного строя" предложила на обсуждение тезис о социальном характере половых различий, который, по ее мнению, является "корнем" всей общественной жизни, т.е. о "гендере", и подчеркнула следующую мысль: "Оба пола одинаково нужны и одинаково ценны, но именно постольку, поскольку они разны, поскольку самостоятельно действуют, не уклоняясь от своей природы. Ибо только взаимодействие этих двух разнородных сил может дать в результате то, к чему человечество стремится, т.е. возможное счастье для всех людей"⁹⁰.

Последнее слово на съезде получила писательница Ольга Шапир, возглавившая позднее работу по подготовке к изданию материалов состоявшейся на съезде дискуссии. Она впрямую сформулировала само понятие "равенство при различии", подчеркнув, что только такое равенство обеспечит действительную независимость, автономию женщины.

Вот что она говорили: "Готовясь выйти на широкую дорогу равных обязанностей и равных прав, современная женщина не должна забывать того, что равенство в точном значении этого понятия не может быть в функциях организмов, созданных различно. Это не только непоправимо, как всякий закон природы, но в этом заключена ее мудрость, которую нужно понять. Жизнь - не математика. Равенство при различии не только может вполне удовлетворить чувство справедливости, но именно оно-то и должно дать впервые полноту и гармонию в проявлениях двуликой человеческой души"⁹¹.

И далее, отвечая сторонницам Л.Н. Толстого, тем, кто продолжал призывать к героизму самоотречения и самопожертвования, со всей убедительностью звала сменить привычный "архетип" женского долга: "Пора нам перестать стыдиться самое себя. Это было понятно, пока борьба велась за случайные частичные уступки от не поколебленных еще мужских монополий, но этому не должно быть места в вопросе личных прав, даруемых самым именем человека. Пора перестать доказывать, что она может быть совершенно такой же, как он: нет! Прежде всего, она должна быть сама собой и должна приложить все силы к тому, чтобы развивать собственные индивидуальные возможности. И тогда-то, слиянием двух различных психик в дружном строительстве жизни, впервые создается то общее, что должно быть нашим идеалом. Не подчиняться или преклоняться, а дополнять, умерять одна другую в творческом синтезе двух сил... Женщина достаточно созрела для независимого самоопределения"⁹². Это был шаг "за горизонт" традиционной русской культуры.

Доклад О. Шапир как бы подводил итоги дискуссии на I Всероссийском женском съезде. И одновременно бросал свет в будущее, пытался отвести грозящую опасность.

В то время, в 1908 году, мало кто оценил прозорливость писательницы. Но очень скоро история подтвердила ее правоту, подтвердила тогда, когда началась эмансипация женщин с помощью государства.

Всего десятилетие спустя в России произошел тот срыв в революцию, против которого предостерегала М.К. Цебрикова. Отчего он произошел, от бунта ли носителей "традиционализма" и недостаточной укорененности ростков новых либерально-демократических порядков, или от чего-то иного, - не вопрос данной работы.

Здесь важно подчеркнуть, что в канун революции 1917 года в России шел процесс накопления социальных и культурных сил для либерально-демократической модернизации страны, и женское движение принимало в нем активное участие. Оно обеспечило такой запас прочности идеям, требованиям и лозунгам, под которыми выступааставило новую власть, возникшую в ходе революции, считаться с этими идеями и даже включить их в программу построения нового общества.