ГЛАВА ВТОРАЯ

АНАЛИТИКА "КОНСТРУИРОВАНИЯ
ЖЕНСТВЕННОСТИ" В РОССИИ

БИЗНЕС И СОБСТВЕННОСТЬ С ЖЕНСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ. РЕПРОДУКЦИЯ КАК ПОЛИТИКА

В предыдущих частях мы развернули экспозицию женской проблематики как таковой, кратко показали культурный и, частично, правовой контекст, внутри которого она ставилась, обсудили методологические проблемы. Теперь наша задача будет состоять в том, чтобы проанализировать, как эти проблемы преломляются в условиях современной России.

Прежде всего напомним, что Россия оказалась страной, где чаяния феминисток начала века ("первой волны") оказались до некоторой степени выполненными, ведь феминистки-суфражистки пытались добиться для женщин возможности делать то, что мужчинам фактически уже было позволено делать, а именно: прежде всего они боролись за допуск к избирательным урнам и за право на труд. И только после того, как женщины эти права получили, стало понятно, до какой степени этого недостаточно, ведь они получили практически только возможность действовать на маскулинистском поле и маскулинистскими методами. Поэтому когда говорят, что социализм не эмансипировал женщину, то нужно понимать, что он и не ставил себе целью достичь такой эмансипации, которую мы сейчас имеем в виду. Просто стало понятно, что женщина может войти в сферы, которые считались мужскими, и действовать там, но действовать по сложившимся до нее правилам. В этом (и только в этом) смысле женщина показала, что такая задача для нее разрешима, то есть в результате этой борьбы оказалось признанным участие женщины в общественной сфере деятельности (что раньше было совсем не очевидно само по себе).

То, что произошло, на деле представляло собой очень глубокий сдвиг, поскольку речь практически шла о создании новой модели понимания полородовых отношений - модели более сложной, чем когда-либо прежде, так как характеристики, которые ранее считались мужскими, пришлось приписывать теперь и женщинам. Все дело в том, что речь отнюдь не шла об одних только интеллектуальных способностях, но обсуждались именно некоторые (как ни странно, на первый взгляд) половые особенности людей. Например, когда в начале века решался вопрос о том, "пустить или нет женщину в университет", то мужчины - представители различных наук - со знанием дела и многократно обсуждали вопрос о том, что физиологический цикл женского организма не приспособлен для прослушивания курса лекций и сдачи экзаменов, что занятия в принципе рассчитаны на (как тогда писали) "мужской организм", поэтому женщина все равно будет вынуждена бросить учебу в силу самой своей анатомии. И если учеба все-таки не брошена, и это произошло даже в массовом порядке, то что остается сказать о женской анатомии? Что она изменилась в ХХ веке по сравнению с веком XVIII (когда женщин в университетах не было)? Или что она оказалась более мобильной и не столь привязанной к конкретным правилам эпохи, чем это казалось на первый взгляд? Но для того, чтобы это понять, видимо, было необходимо сначала оказаться на определенном социальном поле, и только потом было осознано, как именно это поле организовано. Здесь нужно отметить, что, с одной стороны, на протяжении всего ХХ века положение дел неуклонно менялось в сторону укрепления позиций женщин в структуре производства, с другой, однако, та ситуация, которую мы застаем и теперь, далека от совершенства.

Это хорошо видно на примере современной России. С переходом страны на путь рыночных преобразований вопросы, связанные с собственностью и бизнесом, вновь продемонстрировали, что идеи равноправия женщин не укоренились глубоко в нашем обществе в бытность его социалистическим. С грустью мы были вынуждены констатировать, что непрочные эгалитарные представления быстро развеялись в прах при первом же ветре: "вхождение" общества в рыночные отношения сопровождалось заметным наступлением на права женщин в экономической сфере. С самого начала была усвоена позиция, согласно которой участие женщин в решении проблем, имеющих отношение к бизнесу, если и не вредно, то, во всяком случае, вряд ли целесообразно, при этом сама сфера бизнеса с первых же шагов обсуждалась как гендерно нейтральная, но одновременно с этим таинственным образом с очевидностью показывающая женскую неуспешность.

При обсуждении вопросов, связанных со сферой бизнеса часто можно было слышать тезисы такого рода:

- бизнес не может быть мужским или женским, он может быть хорошим или плохим, а сам по себе он не делает различий по признаку пола,

- цель женщин должна состоять в том, чтобы в конечном счете войти в бизнес и преуспеть там,

- у женщин в бизнесе дела обстоят хуже, чем у мужчин, да это и понятно - ведь у них же есть дети,

- бизнес-женщинам, бизнес-леди необходимо входить в более широкие и высокие круги, то есть в круги не только женского, но и мужского бизнеса (представленные в дискуссиях формулировки записаны автором дословно).

Попытаемся разобраться со всеми этими вопросами и мы увидим, что здесь дела обстоят совсем не так просто и очевидно, как это кажется на первый взгляд.

Безусловно, можно говорить о том, что бизнес может быть хорошим или плохим. Далее, если у женщин дела в бизнесе идут хуже, чем у мужчин, то это означает, что они к этому бизнесу по тем или иным причинам не склонны. Но прежде, чем говорить, что мужчины приспособлены к бизнесу лучше, чем женщины, попытаемся поразмышлять, и тут сразу же станет заметно, что дело упирается не в принципиальную женскую неспособность к деловой активности как таковой (как это пытаются подать), а совсем в другие факторы.

Начнем с обращения внимания на то, что стартовые условия при вхождении в бизнес уже были гендерноразличны. Например, среди мужчин, имеющих высшее и среднее специальное образование, к концу 80-х годов более половины работало на руководящих должностях, в то время как из числа женщин, получивших высшее и среднее образование, на руководящих должностях было занято только 7%. Кроме того, феминизированы были именно низкооплачиваемые сферы производства. Более того, сейчас практически собственность все более переходит от женщин к мужчинам, поскольку 90% руководящих работников в директоратах предприятий были мужчины, а, как известно, директора предприятий, как правило, при приватизации получали преимущества или вообще становились их владельцами. То есть речь идет прежде всего о характере тех условий, в которых совершается так называемый переход к рыночной экономике, а условия эти гендерно не нейтральны.

Ни в одной развитой стране нет такого соотношения безработных по признаку пола, как в нашей. В Москве в 1994 г. женщины составляли 80% среди зарегистрированных безработных (а сколько их не регистрируется по тем или иным причинам!). Мы привыкли к объяснению, предложенному средствами массовой информации, в соответствии с которым в стране произошла переструктурация производства, итогом ее было упразднение министерств и ведомств, где в основном работали (а точнее, злостно проводили рабочее время за чаем) женщины. Нам говорят, что теперь министерств нет и женщин уволили. Все мы знаем также, что число лиц, которые работают в аппарате управления, за последнее время утроилось, но нам как-то не хочется увязывать обе эти информации в один контекст потому, что тогда придется признать, что уволили женщин не для того, чтобы сократить численность министерств, а для того, чтобы набрать туда других людей (в основном мужчин пенсионного возраста). То есть никакой особой переструктурации в этом отношении не произошло, и, стало быть, она здесь ни при чем.

Важное значение имеет и стремительное обнищание именно феминизированных отраслей производства по отношению к нефеминизированным. Почему-то считается самоочевидным, что эти отрасли наиболее слабые, поэтому, дескать, пусть погибают. Но опять-таки, если мы посмотрим внимательнее, то увидим, что погибать предлагается таким существенным элементам отечественной промышленности, как текстильное производство, изготовление одежды, производство химических препаратов и др., которые заменяются на нашем рынке импортной продукцией нередко худшего качества, не имеющей спроса у себя на родине. Опять-таки все мы знаем, что далеко не всегда эти отрасли не выдерживают рыночной конкуренции (текстильные фабрики, например, в кабальных условиях работают на экспорт, но не на внутренний рынок), но создаются условия режима исключительного благоприятствования для импортной продукции, которые искусственно поддерживаются в интересах каких-то политических групп.

Более того, хорошо известно, что на данный момент экономика предельно разбалансирована. Рыночные механизмы, на работу которых делалась такая глобальная ставка, не упорядочили сами собой систему производства, да это и неудивительно, поскольку предприниматели и их представители не находятся у власти (более того - они, как широко известно, сами страдают от непомерных налогов). Похоже, что постоянный так называемый "процесс законотворчества", а проще говоря, ситуация беззакония, которая вызвана непрекращающимся неконтролируемым изменением национального законодательства, происходит в интересах криминальных групп, поскольку он позволяет им "ловить рыбу" в этой мутной воде полузаконного существования, протекающего под организованные крики о приверженности законам. В этих условиях возникает вопрос о том, в какой мере сами проходящие в настоящее время в стране реформы могут быть мерой отсчета движения в сторону рынка.

Такой образ бизнеса вряд ли может стать достойной мерой отсчета и нормой, из которой следует исходить. Средства массовой информации, а за ними и научные работники сейчас любят произносить фразы о необходимости "адаптировать" те или иные слои (в частности, женщин) к рыночным условиям. Но в такой ситуации можно поставить вопрос о том, почему, собственно, нужно их "адаптировать" и к чему именно? Все это далеко не очевидно. Возможно, чем быстрее их "адаптируют" к описанному образу бизнеса, тем быстрее экономика страны будет парализована полностью.

Дело в том, что нам все время говорят о бизнесе вообще, а подразумевают вполне определенное его понимание, и делается вид, что это и есть единственно возможное понимание бизнеса, в то время как оно как раз и есть невозможное, иными словами говоря, делается вид, что бизнес может быть только таким, но он именно таким-то быть уже не может. При этом прикрываются термином "первоначальное накопление", термином, который был взят из источников традиционной политэкономии, где он употреблялся в контексте совершенно иной эпохи и как научный термин был функционально введен для совершенно иных целей. Средства массовой информации здесь пользуются просто экономической неграмотностью населения, предлагая ультраупрощенную картину, рассчитанную на простаков, готовых верить любой наскоро изготовленной версии.

На деле проблема весьма сложна и запутанна. Не претендуя, разумеется, на полное ее освещение, укажем только на некоторые наиболее очевидные и на поверхности лежащие факторы: все мы уже понимаем, что, исходя только из контекста экономических реалий, существенно изменить положение в стране не удается. Каждый интуитивно ощущает, что проблема не сводится к дилемме "социализм-капитализм". Хотим мы того, или не хотим, но необходимо учиться принимать во внимание какие-то экстраэкономические условия, если мы намерены разбираться в ситуации всерьез. Здесь, как представляется, имеет смысл рассмотреть, в каком контексте осуществляются реформы.

Прежде всего, важно обратить внимание на то, что в России сами деньги функционируют не совсем так, как на Западе - их символическая роль здесь значительно более выражена. Если на Западе они представляют собой одну из ценностей, наряду с другими, и сравнительно легко осознается их посредническая рыночная функция, то для России они приобретают значение Ценности как таковой и соотношение перевертывается: выходя из-под контроля общества (и рынка как общественного установления) в соответствии с особенностями народного темперамента деньги превращаются во всеобщий Символ, становятся как бы предметом поклонения (словно хозяйственная деятельность стала ориентированной не столько на производство товара, сколько оказалась загипнотизированной процессом появления денежной массы), то есть деньги выступают в виде основного показателя, но не рыночной ценности товаров, а человеческой ценности индивидов, которые их имеют.

Соответственно индивидуальные ценности приспособились под эту новую ситуацию. Исчисление денег стало непосредственной мерой исчисления... но какие индивидуальные качества можно исчислять по этой мере? Как мы хорошо знаем, по ним в нашей современной обстановке исчисляется мера власти, политического могущества и иных (в том числе не в последнюю очередь и криминальных) типов воздействия. Если теперь посмотреть на то, какие характеристики мы перечислили, то станет понятным, что они как раз и составляют суть того, что требуется от так называемого "настоящего мужчины". Причем, в соответствии с русским обычаем - речь идет о предельных формах выражения этой ситуации, то есть если мужчина просто обладает достаточной для жизни степенью финансовой состоятельности, то этого все равно мало - как бы активен он ни был, если он не способен иметь этого символа - денег - именно очень много, то он все же не "настоящий мужчина". Но мы все так же хорошо знаем, с чем, за редкими исключениями, это сопряжено.

Из этого следует, что женщине сейчас в бизнес пробиться особенно трудно, поскольку он стал одним из основных, если не основным символом вирильности, и это не потому, что женщина плоха, а потому, что "философия" и "идеология" нашего бизнеса имеет ультрамаскулинистскую направленность. Мы здесь, конечно, имеем в виду именно маскулинистскую, а не мужскую направленность, то есть патриархатно извращенное понимание природы и интересов мужчины.

Таким образом, может быть, есть смысл говорить не о женском и мужском бизнесе, а о бизнесе с патриархатной подоплекой, с его способами организации сферы обмена, и бизнесе без патриархатной подоплеки. Известно, например, что в США 30% малого бизнеса находятся в руках женщин, а у нас это невозможно. Почему? Да, как представляется, прежде всего в силу специфических условий идеологии и образа того типа бизнеса, который у нас культивируется. То же касается и организации инфраструктуры. Налажена такая система оценки женской роли, где женщина-мать оказывается обремененной льготами, которые, правда, часто не выплачиваются и имеют чисто номинальное денежное выражение, зато прекрасно работают символически, создавая образ женщины как социального инвалида и делая ее окончательно невыгодным работником. В этом смысле женщины оказываются заинтересованными в создании нового некриминализированного и непатриархатного образа бизнеса. В данном случае "женское" может быть условно понято как немаскулинизированное. Конечно, при той ситуации, которая сейчас сложилась, этот тип бизнеса будет маргинальным - не основным и нежеланным, вступающим в противоречие с принятыми нормами делового поведения, но будущее - все же за этими способами вести дела, существующий сейчас тип бизнеса недолговечен. Несмотря на его кажущуюся непобедимость (все мы знаем поговорку: "против лома нет приема"), на самом деле практически он сам обрекает себя на недолгую жизнь.

От того, насколько систематично нам удастся проработать сквозь призму нового подхода различные сферы деловой активности, в значительной степени зависит скорость нашего будущего продвижения. Сейчас так называемое "женское предпринимательство" и предпринимательство с высокой долей женского труда являются возможными очагами нашего будущего сопротивления, дающими шанс переориентировать работу самих социальных институтов.

Если вернуться к перечисленным тезисам, то можно сказать, что первый тезис о том, что бизнес не может быть мужским или женским, а может быть только хорошим или плохим, и сам по себе не делает различий по признаку пола - этот тезис мы, конечно, не можем поддержать. Как мы попытались показать, бизнес как раз может быть маскулинизированным или нет. И настолько, насколько в рамках этой культуры мужское действительно отождествляется с маскулинистским, настолько бизнес может быть "мужским", хотя с нашей точки зрения, повторяем - это совершенно разные вещи.

Другое дело, что сторонники точки зрения нейтральности бизнеса в отношении пола здесь же часто противоречиво добавляют, что бизнес - в принципе не женское дело, и это их нисколько не смущает, логической несообразности в этом они не чувствуют.

Тезис о том, что цель женщин - в конечном счете войти в бизнес и преуспеть там, мы тоже не поддерживаем полностью. Как мы попытались показать, не любой бизнес примет женщин и не в любой бизнес они сами заинтересованы входить.

Что касается положения о том, что у женщин в бизнесе дела обстоят хуже, чем у мужчин, и это понятно - ведь у них же есть дети, то, я думаю, и так ясно, что дети есть не только у женщин, но и у мужчин, и только с точки зрения патриархата, это большое достоинство мужчины, что он отлучен от семьи с ее обязанностями. Как показывает опыт многих стран, от привлечения мужчин к жизни семьи бизнес, по большому счету, только выигрывает, он в структурном отношении приближается к запросам реальной жизни и отходит от понимания реальности как воплощенного процесса решения задач, поставленных в абстрактных государственных программах.

Последний из упомянутых нами тезисов касался того, что бизнес-женщинам, бизнес-леди необходимо входить в более широкие и высокие круги, то есть в круги не только женского, но и мужского бизнеса. Хотя, конечно, женский бизнес не может замыкаться в своем гетто, но оценка "мужского" бизнеса как заведомо "высокого", на наш взгляд, уместна может быть только в смысле высокого роста отдельных его представителей.

Итак, мы очень бегло рассмотрели тот контекст (так называемый "переход к рынку"), в который "женские проблемы" вписываются сейчас в первую очередь. В соответствии с современной интеллектуальной модой, заведомо предполагается, что можно поставить знак равенства между сферой проявления исторических законов и пространством, на котором развертывается экономическая ситуация. Как нам представляется, эта позиция оставляет рассмотрение на макроуровне. С точки зрения нашего подхода, здесь пропущено звено, которое формирует наличие существенного посредника, роль которого нельзя недооценивать, - наличие микровласти. Не включая параметр складывания телесного режима, мы не имеем возможности учесть ряд важнейших способов организации современного культурно-исторического поля.

Наш основной тезис в этом смысле состоит в том, что культура способна аффектировать тела в самом буквальном смысле слова. Мы полагаем, что в настоящее время человек в течение всей своей жизни пребывает в условиях непрекращающегося и весьма болезненного телесного тренажа. Абстрагируясь от этого, мы теряем возможность схватить важнейшие микрополитические принуждения, которые заставляют нас "сближать" весьма разные значения, формировать "очевидности", присущие только данной эпохе и мало понятные впоследствии. Как ни странно, но отсюда проистекает и наш оптимизм, ведь если бы сегодняшнее положение дел было вызвано "самой природой", то этот предел был бы для нас окончательным, а в отношении того, что сконституировано определенным типом культуры, есть надежда на то, что человек при изменении культурных условий может существовать и в другом режиме.

Пока такого изменения не произошло, мы считаем своим долгом раскрывать проблему складывания определенных технологий, с помощью которых под видом и от имени естественной жизни "тел" осуществляется приписывание культурных норм. Понятно, что такого рода технологии использовались на протяжении всей человеческой истории и в самых разных вариантах (не только с очевидно гендерными целями). Например, в период позднего Средневековья и в начале Нового времени была открыта особая культурная функция боли. В процессе применения пыток были найдены способы дозирования боли, обнаружили возможность через причинение боли "исчислять величину" наказания и производить юридическое дознание истины (такое узаконенное варварство, как известно, было судьбой "просвещенной Европы" на протяжении нескольких столетий). Как мы понимаем, женщины тоже постоянно являлись объектами приложения такого рода техник работы на телах в самом разнообразном смысле. В дальнейшем мы продолжим работу описания и анализа культурных технологий подавления.

Сейчас, в непосредственное продолжение только что сказанного. рассмотрим некоторые вопросы, касающиеся такой "женской" темы, как планирование семьи. Нужно заметить, что проблема репродуктивного поведения напрямую связана с наиболее серьезными моментами женского социального участия в самом широком смысле, поскольку она связана со степенью вовлеченности женщины в семейную сферу, фактором, который в истории постоянно играл, а в настоящее время играет особенно важную роль. Действительно, ведь если женщина сама - без контроля со стороны мужчины или/и государства - начинает решать вопросы планирования семьи, это оказывает существенное влияние на все стороны ее жизни. В этих условиях фактически проблемы планирования семьи - это проблемы борьбы за способы контролирования телесного режима существования женщины. Тут дело далеко не только в том, "делать аборт или нет". И совсем не случайно вопрос о репродуктивных правах женщин у нас зачастую сводится только к проблеме аборта, понимая это, мы обсудим в основном контекст вопроса. Сразу же скажем, что было бы неверно думать, что кто-то здесь, говоря о репродуктивных правах женщины, приветствует аборт. Ничего подобного, разумеется, нет, автор этих строк полагает, что аборт это не только плохо, но это просто катастрофа и моральная, и психическая, и физическая и метафизическая и какая угодно еще, разумеется ни о какой пропаганде аборта здесь речи нет.

Наоборот, по нашему мнению, просто позорно, что в России сейчас ²/₃ беременностей кончаются абортами, что этот метод пока остается основным средством контроля над рождаемостью. Однако, тем более необходимо дать себе труд продумать, в силу чего сложилась подобного рода ситуация. Существеннейшую роль, как представляется, в этом отношении играет основная направленность репродуктивной политики, которая состоит в том, чтобы выстраивать всегда репрессируемые (а часто и кроваво репрессируемые) тела. Действительный смысл такой политики, как показывал А. Попов, не в том, чтобы аборта не было, а в том, чтобы аборт происходил с разрешения и под контролем государства - точнее, под контролем тех, кто имел реальную власть в тот или иной исторический период. И если власть находилась или находится не в границах государственных органов, то аборты становятся криминальными - их производят от имени той инстанции, которая реально правит, поскольку женщины оказываются в реальных отношениях именно с реальной, а не номинальной властью. Таким образом, если даже аборты будут запрещены, это не изменит сути отношений, поскольку они все равно будут производиться, но в условиях, когда их будет контролировать иная инстанция. В этом смысле, как указывал далее А. Попов, можно сказать, что женщину всегда побуждают делать аборт, но иногда побуждают еще и делать его криминальными средствами. Здесь особенно видно, что правовые рамки недееспособны, что суды творят дважды неправое дело - сначала соглашаясь с ситуацией, при котором женщина оказывается в положении, при котором она не имеет возможности воспитать рожденного ею ребенка, и потом, осуждая ее за то, что она вынуждена себе же причинять физическую и моральную травму, усугубляют эту травму тем, что она должна чувствовать себя еще и преступницей. Ее наказывают за то, за что она уже и так наказана, и не один раз.

Общество с восхитительной наивностью продолжает полагать, что аборты - это только женские проблемы, что, если супруги, например, не хотят иметь детей, то нужно стерилизовать женщину - не мужчину же! С 1991 г. разрешена стерилизация мужчин. Кто об этом знает? В настоящее время созданы и оральные контрацептивы для мужчин, но они пока весьма малоэффективны, это, возможно, происходит и потому, что исследований еще проведено недостаточно, поскольку до сих пор считается, что гормональная система - это женское дело и нужно работать только с женскими гормонами. Проблема контрацептивов стоит практически как только женская проблема еще и потому, что секс часто отождествляется с женщиной.

Считается, что именно тоталитарное общество имеет такие мотивы, на наш взгляд, это мотивы не тоталитарного, а патриархатного общества, где проблема как бы перевернута наизнанку, поэтому основная трудность кроется не в самом аборте, а в той ситуации, которая вокруг него сложилась. Если попытаться подойти к делу беспристрастно, то станет видно, что многие из тех, кто позволяет себе произносить слова против абортов, позволяет себе одновременно же производить и дела, которые просто неминуемо к абортам и приводят. И в обществе идет какая-то странная игра, по правилам которой все должны делать вид, что они об этом не догадываются.

Имеется в виду следующее: сейчас наше государство и общество нашло деньги на организацию нескольких конференций по борьбе с абортами, на некоторых из них слово "аборт" вообще было заменено на слова "убийство ребенка". Журналисты пишут иногда, что аборт - это 30 убийств, если подсчитывать то гипотетическое потомство, которое могли бы произвести нерожденные люди (и не в одном поколении). Это, конечно, очень эффектно и, на первый взгляд, весьма благородно, но практически просто нечестно, потому что проблема действительно выглядит как чисто моральная только до тех пор, пока мы остаемся на высокопарном уровне обличений. Если же спуститься на уровень реальности, то мгновенно станет понятно, что приоритет состоит совсем не в том, чтобы обозвать почти все взрослое женское население страны убийцами.

Может быть, если бы наше общество было всерьез заинтересовано в сокращении числа абортов, было бы лучше, вместо того чтобы тратить деньги на обличения, профинансировать ряд программ совсем другого типа. Например, в первую очередь, всерьез позаботиться о здоровье будущей матери и будущего отца ребенка, так как эта проблема в настоящее время весьма нешуточная, потому что речь здесь идет прежде всего о молодежи. А молодежь в настоящее время представляет собой почти сплошную, как у нас сейчас принято говорить, "группу риска": тут и трудности с устройством на работу (трудности найти работу, которая не наносила бы ущерба человеческой чести и достоинству, поскольку молодежь, вообще говоря, используется довольно активно, но очень часто на полукриминальных ролях), а в случае, если нет работы, почти всегда встает проблема нехватки средств к существованию. И достаточно часто молодой семье просто невозможно осилить покупку "приданого" малышу, коляски. Если бы государство было всерьез заинтересовано в решении проблемы аборта, то хотя бы стоимость распашонок можно было попытаться уменьшить, уж эта задача совершенно выполнимая... А пока нехватка средств к существованию вызывает вынужденную экономическую зависимость молодых супругов от родителей, которая приводит к острым формам конфликта между поколениями (на наш взгляд, конфликта во многом политически инспирированного в интересах определенных групп). Далее - жилищная проблема, которая чрезвычайно усложнилась за последнее время и которая часто является существенным препятствием в стремлении молодой семьи иметь детей. Серьезная проблема также - появление целых слоев населения детородного возраста, у которых возможности создания семьи практически значительно затруднены (например, военные), немаловажны и проблемы постоянной вынужденной миграции населения по территории России. Все эти факторы, безусловно, оказывают заметное, а часто и решающее влияние на репродуктивное поведение.

Если мы действительно хотим бороться с абортом, то мы обязаны учитывать весьма специфический характер этой проблемы - учитывать, что аборт - это травма, которая социально провоцируется. А ничего не меняя в жизни социума, сводить дело только к обличению безнравственности женщин, на наш взгляд, бесперспективно, потому что пока именно полнейшая неуверенность в завтрашнем дне заставляет людей вести не тот образ жизни, который они предпочитают, а тот, к которому их принуждают обстоятельства. Мы дожили до такой ситуации, при которой бездетность иногда является вообще условием сохранения семьи как семьи. Неужели не понятно, что женщина предотвращает каждые двое из трех возможных родов совсем не потому, что она всегда такая плохая и безнравственная (тогда бы нравственные обличения действительно могли быть к месту), но ведь это происходит зачастую против желания самой женщины, в силу ее полнейшей невозможности обеспечить хотя бы более или менее достойное будущее для своего ребенка.

Может быть, одним из наиболее существенных моментов, приведших нас к существующему положению дел, в частности, и к падению рождаемости, является навязчиво повторяющаяся порнографизация половой жизни. Она, с одной стороны, безусловно является одной из важнейших карт в современной политической игре, на которую сегодняшним политикам приходится совершенно неминуемо ставить, с другой же стороны, она никак не совместима с национальным русским укладом. Сейчас порнография - это блюдо, которое предлагается постоянно еще и еще раз, но проглотить его пока что как-то не удается. Да и русская художественная культура и русская литература, в частности, много раз показывали, что грязный секс - это всегда в конечном счете - распад личности. Навязываемая эротомания, молодежный алкоголизм, наркомания и проституция расположены друг к другу ближе, чем это принято думать.

Постоянное, довольно насильственное превращение половой жизни в лютую забаву криминализированного свойства как-то очень слабо сочетается с благостными разговорами "про-лайф" и обличениями против аборта, которые доносятся из того же самого места. Хотя, понятно, очень хочется, чтобы оно как-нибудь, каким-нибудь чудом было бы и так, и так, причем одновременно. Как сказал один юморист, мужчине хочется, чтобы женщина в половом общении с ним каждый раз заново являлась бы развратной девственницей.

Криминализация секса является одним из наиболее существенных факторов нашей современной политической жизни, именно она во многом ответственна за существующую в стране "абортную культуру", которая является ее оборотной стороной. Идет фактический идеологический запрет на понимание половой жизни как любви (о чем сейчас и говорить как-то неудобно, считается, что это неумно, а умно лишь то, что "с душком"), половая жизнь нынче понимается только как секс, а секс практически только как возможность для "мужика" "оттянуться". При этом честно и открыто объявляется, что ему нужна, упаси Боже, не утонченная интеллектуалка - воплощение высокой красоты, а то, что Фрейд называл "низкий объект" - "баба", которая должна его обслужить. И если, как поучала газета "Московский Комсомолец", ЭТО нужно делать не менее 300 раз в год, то куда при такой нелепой и смехотворной принудительной (причем от имени сексуальной "свободы") интенсивности деться без абортов? То есть женщину, с одной стороны, принуждают представлять собой забаву для канализации самых что ни на есть неприглядных проявлений мужского невроза, а с другой - обвиняют в том, что она относится к своему телу как, извините, к куску мяса. А как же ей еще после всего ЭТОГО к себе относиться?

Нечего удивляться, что при таком архи-искусственном и античеловечном формировании основных структур культуры демографическая ситуация постоянно ухудшается. Это все - следствия тяжелейшей, если не роковой, болезни нашего теперешнего общества. До тех пор, пока эти и многие другие проблемы не будут решены, репродуктивное поведение населения будет оставаться прежним, нравится это кому-то или не нравится, и аборт по-прежнему будет оставаться основным варварским и кровавым типом взаимоотношения между женщиной и нашими "демократическими" социальными институтами на уровне формирования женского тела как культурного тела.

_{Содержание}