Тамара Булавина

Эту статью можно считать в известном смысле продолжением знаменитого мысленного эксперимента Глории Стайнсм — что было бы, если бы Фрейд был женщиной (11). Здесь я попытаюсь проследить работу "женских" воплощений отца психоанализа: каким "Фрейдом" была, скажем, его дочь — Анна Фрейд? Каким "Фрейдом" стали — Хелен Дойч, Карен Хорни, Мелани Кляйн?

Одновременно обнаружится, что базисные парадигмы Фрейда, фундаментальные понятия, введенные им, оказались обладающими огромным потенциалом развития. Как только у него появились последователи , выяснилось, что на основе этих понятий можно строить концепции, резко отличающиеся от классических, корректирующие или полностью отрицающие умозаключения Фрейда и влекущие за собой совершенно другие выводы. Некоторые из них я здесь и рассмотрю.

Психоаналитический портрет женщины: следуя букве

Именно в связи с работами Хелен Дойч феминистки замечают, что "развитие учения Фрейда приводит к определённым социальным выводам, подтверждающим самые жестокие постулаты патриархата" (13, с. 23), в них можно обнаружить наиболее откровенный вариант патриархальных представлений. К этому можно добавить, что столь откровенной патриархальная культура бывает нечасто — она предпочитает проводить в отношении женщины дискурс идеализации и посредством его эксплуатировать неистощимые женские ресурсы, а благодаря такой откровенности патриархальную культуру легко "ловить". Столь откровенным не был даже Фрейд, хотя в подходе Дойч представлено подробно именно его видение. Для него женская психология продолжала сохранять характер проблемы. В фундаментальной двухтомной работе Дойч "Психология женщины" проблемный характер такой системы взглядов смещается в сторону описательного — это уже не столько постановка проблемы, сколько описание некоего положения вещей. Именно поэтому откровенность становится почти предельной. И, видимо, в силу откровенности данной работы придётся ещё долго ждать её перевода на русский — для нашего варианта патриархальности такая степень прямых признаний или пройденный этап, или недопустима.

Одной из неоспоримых заслуг Фрейда является устранение жёсткой границы между нормой и патологией: психологическая динамика нормального человека стала описываться в терминах, обычно атрибутируемых аномальным случаям. Особенно повезло в этом смысле женщинам; их психическая жизнь получила, пожалуй, наибольшее количество традиционно аномальных атрибутов. Если бы они после этого перестали быть аномальным, миссию психоанализа можно было бы считать выполненной: но увы, мощная психоаналитическая индустрия не смогла изменить отношения ни к женщинам, ни к атрибутам их психики.

Наиболее последовательной ученицей классика психоанализа в этом смысле и являлась Хелен Дойч. Именно ей принадлежит один из первых фундаментальных трудов по женской психологии, к идеям которого возвращались авторы, писавшие на эту тему. Поэтому здесь я лишь схематично очерчу круг её идей, чтобы потом возвращаться к более обстоятельному их описанию в контексте других исследований.

С помощью её труда можно увидеть, пожалуй, более выпукло, чем у Фрейда, каким скопищем пороков является женщина, даже вполне "нормальная", следуя фрейдовскому представлению о том, что "всё зло человеческой души содержится в бессознательном". В женском бессознательном собралось особенно много зла. В общем, это не так уж и страшно, лишь бы сама женщина вследствие этого не считалась порочной. "Основополагающими" пороками оказались пассивность, мазохизм и нарциссизм (13, с. 22), из них базовой является первая характеристика, ведущая свое происхождение от "установки на ожидание" и роли в половом акте. От последнего, а так же от рождения детей, ведёт своё происхождение вторая характеристика — мазохизм, являющийся следствием женских пристрастий к ощущениям, в которых удовольствие смешано с болью. Оставшийся порок регулирует отношения между данными характеристиками и уравновешивает их, он вытекает из компенсации чувства не безопасности и неполноценности.

Дойч рассматривала развитие женской психики на протяжении препубертата, пубертата и юности. Кроме этого, она сосредотачивает внимание на материнстве. Препубертальную фазу она определяет как гомосексуальную, поскольку объект любви на этой фазе того же пола (19, с. 27). Гомосексуальности, что показательно, она отводила столько же внимания, сколько и базовым характеристикам.

Гомосексуальность тесно связана с бисексуальностью, которую Фрейд считал нормальной чертой психологического устройства. Заронить сомнения в том, что гомосексуальность — это порок, удалось только смежному с феминизмом направлению queer theory ("теории странности").

Нужно отметить, что взгляды в среде современных психоаналитиков в этом вопросе достаточно близки точке зрения, развиваемой в феминистском психоанализе: "... слово "бисексуальность" используется для обозначения как сексуальных устремлений, направленных на оба пола, так и идентификаций, осуществляемых с каждым из родителей в процессе развития, этот термин размывает границу между половой идентичностью в широком смысле и сексуальной ориентацией" (12, с. 344). В результате термин становится смазанным, что очень ценится в феминистском психоанализе, психоаналитики же пытаются это преодолевать: "Мы считаем полезным разграничивать характеристики выбора объекта и качества идентификаций, участвующих в формировании половой идентичности" (там же). В психоанализе считается общепризнанным, что "психосексуальное развитие девочек сложнее, чем у мальчиков, потому что девочкам для вступления в фазу Эдипова комплекса необходимо сменить объект любви" (12, с. 344-345). Сложности же в развитии мальчиков связываются со сменой роли по отношению к объекту.

Для феминисток должно быть утешением, что концепция Хелен Дойч даже не упоминается в психоаналитических обзорах по половому развитию, несмотря на почти 20-кратное с 1944 года переиздание ее двухтомника.

Психоаналитический портрет женщины: следуя духу

Карен Хорни, о концепции которой пойдёт речь в этой части статьи, можно считать как раз в наиболее точном смысле женским воплощением Фрейда, поскольку она, руководствуясь общими принципами построения теории отца психоанализа, выстроила свою концепцию, симметричную с "женской точки зрения". Это связано с тем, что, как она отмечает, "до недавнего времени объектом психоанализа преимущественно являлось сознание мужчин и мальчиков" (18, с. 26). Её взгляд был даже шире. Так, одна из первых ее статей, "Уход от женственности", имеет характерный подзаголовок: "Комплекс маскулинности у женщины глазами мужчин и женщин". Кроме того, она активно привлекала социальный контекст развития женщины, отмечая "недооценку дискриминации (женщины) в психоаналитической литературе" (18, с. 39). Как написал о ней Джеймс Браун, Хорни в своих теоретических взглядах стремилась оказать сопротивление антифеминизму Фрейда (1), хотя в принадлежности к феминизму не была замечена.

К заслугам Хорни относится и то, что она расширила представления о наиболее частых отклонениях женской психики от нормы, проявляющихся в комплексах кастрации, маскулинности, фригидности, предменструальном напряжении. Хорни как использовала, так и критиковала идеи не только Фрейда, но и Дойч. В упомянутой статье Хорни останавливается на точке зрения последней на функционирование фаллической фазы — когда в период инфантильной генитальной организации у обоих полов важное значение придается только одному половому органу, а именно мужскому. Дойч придерживалась того мнения, "что при включении каждой новой функции, то есть в начале пубертата, а затем — при вступлении в активную половую жизнь, наступлении беременности и рождении ребёнка, эта фаллическая фаза вновь реактивируется и её приходится преодолевать каждый раз, чтобы сохранить именно женскую полоролевую установку" (18, с. 26). Контраргумент Хорни основывается на следующем: "Когда Хелен Дойч пишет, что комплекс маскулинности у женщины играет большую роль, чем комплекс феминности у мужчин, она, вероятно, не принимает во внимание, что зависть мужчины имеет гораздо большие возможности для успешной сублимации, чем зависть девочки к пенису, и именно эта зависть служит одной (а возможно — главной) из движущих сил, побуждающих мужчин к созданию культурных ценностью" (18, с. 31).

Вывод Хорни состоит в следующем: "начало ... мотивов ухода в роль мужчины лежит в Эдиповом комплексе. Но позднее они подкрепляются и поддерживаются реальной дискриминацией женского труда в обществе" (18, с. 39), чем и объясняется распространенность комплекса маскулинности, обнаруживаемая психоаналитиками.

Хорни, в отличие от других психоаналитиков, считала влечение к материнству не только следствием желания иметь пенис, но и первичным инстинктом. Эта неожиданно радикальная точка зрения всё-таки нашла своих сторонников в современном психоанализе (12, с. 358).

Изучая проблему женского мазохизма, она в первую очередь исследовала культурные факторы, участвующие в его порождении. Среди них она выделяла, например, невозможность для женщины открыто выражать свои чувства и сексуальность; ограничение числа детей, рождение которых приносит женщине положительные эмоции; взгляд на женщину как на приземлённое существо, что снижает ее уверенность в себе; экономическую, и, как следствие, адаптационную эмоциональную зависимость от мужчины, а также ограничение деятельности женщины теми сферами, где преобладают эмоциональные связи. Кроме того, она определяет не анатомические, но анатомо-психологические факторы, способствующие женскому мазохизму. В их число входят, например, следующие: большая физическая сила мужчин (что является, подчеркивает Хорни, приобретенным признаком), а также возможность изнасилования, что провоцирует появление у женщины соответствующей эмоциональной установки и мазохистских фантазий; болезненность и кровавость процессов менструации, деторождения, дефлорации; асимметрия участия в половом акте ("в женщину проникают") — всё это дает возможность истолкования своей роли как мазохистской, а мужской — как садистской.

Вывод, который делает Хорни, отличается от выводов многих других исследователей, и прежде всего Дойч: "биологические функции сами по себе не имеют мазохистского подтекста, ... но если у женщины есть мазохистская потребность иного происхождения, то эти функции легко вовлекаются в мазохистские фантазии" (18, с. 196).

В анналы же современного психоанализа она вошла как автор, описавший "женскую генитальную тревогу" (12, с. 353), которая была введена ею для объяснения затруднения, с которым столкнулся Фрейд: что является эквивалентом страха кастрации в случае женщины? Более подробно на этом вопросе мы остановимся ниже. Это опять-таки было связано с полемикой относительно точки зрения Дойч на зависть к пенису, к которой та пришла в процессе логических рассуждений. В изложении Хорни они выглядели следующим образом: "маленькие девочки, за недостатком собственного источника специфического удовольствия или удовлетворения любого специфически женского желания, должны обратиться к концентрации всего своего внимания на клиторе, затем к сравнению клитора с пенисом у мальчиков, и затем, так как они практически проигрывают при этом сравнении, почувствовать себя определённо достойными сожаления" (18, с. 127). Нужно признать, что эта точка зрения, восходящая к классику, является распространённой среди психоаналитиков. Почему из неё не делается вывод, что женщины склонны к логическим построениям уже на уровне бессознательного — можно только догадываться! Видимо, потому, что это не является пороком.

Работы по женской психологии были написаны ею одними из первых. Впоследствии она выражала благодарность Эриху Фромму за то, что он "сделал более ясным ... понимание значения той роли социальных факторов, которую они играют помимо женской психологии" (17, с. 7). Интересно, что, видимо, поначалу Хорни считала, что большую роль социальные факторы играют именно в женской психологии. В результате в работах феминисток она упоминается как одна из тех, кто "предложил единую, или "унитарную" теорию развития человека вместо дуалистической теории развития мужчины и женщины", и при этом "рассматривал каждого человека как уникальную индивидуальность" (13, с. 24).

По ту сторону стадии Эдипа

Всё, что говорилось до настоящего момента, касалось стадии формирования субъекта настолько, насколько можно было говорить о субъекте применительно к женщине в контексте классического психоанализа. Кстати сказать, именно этим ученицам Фрейда, о которых идёт речь, принадлежит та заслуга, что женщина в психоаналитических исследованиях всё-таки стала рассматриваться как субъект, равноценный мужчине.

Опираясь на факт анатомических различий, Фрейд пытался описать и объяснить психологические различия, прослеживая путь развития человека с самых первых дней жизни. Невероятно, но в результате практически выпала — не получила теоретического оформления — доэдипальная стадия. И когда его дочери — Анне Фрейд — и Мелани Кляйн пришлось заниматься психоанализом детей и младенцев, они столкнулись с методологический нехваткой, и им пришлось вырабатывать собственные концепции. Именно концепции Мелани Кляйн и Анны Фрейд являются стратегическими в сегодняшнем практическом психоанализе, с их именами связаны несколько конфликтующие между собой школы современного психоанализа. При этом Анне Фрейд в своей концепции удалось проигнорировать как раз краеугольный факт анатомических различий, поэтому её концепция уже не может рассматриваться в нашем тексте под соответствующим названием, и речь о ней не пойдёт — она не оставила замечаний относительно женской психологии на ранней стадии формирования. (Не исключено, что таковые различия на этой стадии действительно являются настолько минимальными, что их легко не заметить — видимо, не случайно, что и у Хелен Дойч рассмотрение женской психологии начинается с предпубертата). Обратим внимание на то, что в связи с работами Анны Фрейд возникает сомнение в одном из ключевых постулатов сё отца и отца психоанализа: о том, что анатомия — это судьба; вероятно, судьбой она становится не сразу. Поэтому перейдём к рассмотрению работ Мелани Кляйн, которая некоторые отличия между мальчиками и девочками всё-таки отмечала — может быть, это позволит нам понять, как анатомия становится судьбой, или как она перестаёт ей быть.

Её внимание к психическому развитию девочки было связано с тем, что "психоаналитические исследования пролили меньше света на психологию женщин, чем на психологию мужчин" (20, с. 194).

Кляйн называла рассматриваемый период стадией раннего развития Эдипова комплекса и выделяла в ней две "позиции" — шизоидно-параноидную (возраст до трёх месяцев) и депрессивную (до полугода). "Я предпочитаю термин "позиция" при упоминании о параноидной и депрессивной фазе из-за того, что эти группировки тревог и защит, хоть и появляются впервые на самых ранних стадиях, не ограничиваются их пределами, а снова и снова возникают в течении первых лет детства и при определённых обстоятельствах в ходе всей позднейшей жизни" (4, с. 107).

На них она наткнулась в результате попытки прояснить одно из ключевых затруднений, на которое указывал Фрейд в отношении женской психологии. Можно ли считать "абсолютно определённо ... страх кастрации единственной мотивирующей силой в вытеснении? Когда мы размышляем о неврозах у женщин, мы связываем с этим сомнения. И хотя мы можем с уверенностью установить в них присутствие кастрационного комплекса, мы едва ли можем говорить о кастрационной тревоге там, где кастрация уже имела место" (20, с. 194).

В результате Кляйн сформулировала представление о персекуторной тревоге — страхе преследования — являющейся основным пусковым механизмом психических процессов в шизоидно-параноидной позиции, которая затем превращается в депрессивную: "болезненные эмоции депрессивной тревоги и вины нарастают, агрессия смягчается под действием либидо, вследствие чего ослабевает тревога преследования; тревога, связанная с судьбой подвергающихся опасности внутренних и внешних объектов, приводит к усилению идентификации с ними; Эго таким образом пытается произвести репарацию и, кроме того, затормозить и подавить агрессивные импульсы, которые, как чувствуется, могут нанести вред любимому объекту" (4, с. 73).

Первая стадия названа шизоидно-параноидной по двум причинам: "Параноидна она в силу того, что у ребенка существует устойчивый страх преследования со стороны внешнего плохого объекта, груди, которая интернализована или интроецирована ребёнком, пытающимся уничтожить её как объект. Внутренний и внешний плохой объект возникают из влечения к смерти. Идея шизоидности исходит из склонности ребёнка к расщеплению "хорошего" и "плохого"" (12, с. 89). На депрессивной позиции "основная ... тревожность [ребенка] связана со страхом, что он разрушит или повредит объект любви. В результате он начинает искать возможность интроецировать мать орально, то есть интернализовать, как бы защищая её от своей деструктивности. Оральное всемогущество, однако, ведёт к страху, что хороший внешний и внутренний объект каким-либо способом могут быть поглощены и уничтожены и, таким образом, даже попытки сохранить объект переживаются как деструктивные. В фантазиях куски мёртвой поглощённой матери лежат внутри ребёнка. Для этой фазы характерны депрессивные чувства страха и безнадёжности. Развитие и мобилизация Суперэго и эдипов комплекс углубляют депрессию1' (12, с. 90).

Хорни отмечала аналогию персекуторной и депрессивной тревоги с генитальной (18, с. 125), видимо потому, что они объясняют одно и то же затруднение. Здесь же нужно отметить некоторое важное отличие: персекуторная и депрессивная тревоги никак не связаны с анатомией. Анатомия становится судьбой по мере превращения персекуторной тревоги в генитальную и психические механизмы эдипова комплекса.

Хотя Кляйн никогда не демонстрировала стремления создать в психоанализе альтернативное направление, нельзя не отметить отличие в её взглядах по ключевым вопросам, в результате чего она стала основоположницей как раз альтернативного направления — помимо своей воли. Кляйн каждый раз на эти расхождения указывала. Например, на предмет известной зависти девочек к пенису: "...В соответствии с моим предположением,... она изначально не хочет владеть ее собственным пенисом как атрибутом маскулинности ... Более того, я думаю, что это желание не является результатом её кастрационного комплекса, но более фундаментальным выражением её эдипальных влечений, и что, следовательно, девочка подвергается колебаниям её эдипальных импульсов не косвенно, через маскулинные генденции и её зависть к пенису, но прямо, как результат её доминантных феминных инстинктивных компонентов" (20, с. 196). Здесь она ссылается на работы Карен Хорни, в которых та придерживается взгляда, что начало кастрациоиному комплексу девочки даст фрустрация, которую она испытывает в эдипальной ситуации, её желание владеть пенисом возникает первоначально из ее эдипальных желаний, а не из сё желания быть мужчиной. Она смотрит на желанный пенис, как на часть её отца и как на представителя его (там же).

Между тем, общепринятой в психоанализе является точка зрения классика психоанализа: "На втором и третьем годах жизни соединение конфликтов разделения - индивидуации, раннего Суперэго, зависти к пенису и роли отца — оказывают важное влияние на нарциссический вклад маленькой девочки в ощущение принадлежности к женскому полу" (12, с. 349-350). Тем не менее, в отношении тесно связанной с этой идеей — идеи о слабости Суперэго женщины в среде психоаналитиков ведутся большие дебаты. Хорни, как отмечалось, выравнивала степень развитости Суперэго через женскую "генитальную тревогу". Кляйн также отошла от точки зрения Фрейда по этому вопросу: "Во-первых, она выдвинула постулат от том, что формирование Суперэго начинается гораздо раньше, чем предполагал Фрейд, и что это архаичное Суперэго характеризуется крайними степенями доброты и жестокости из-за очень ранних отождествлений. Во-вторых, то, чего девочка боится - это атакующая мать, а не атакующий отец" (12, с. 310).

Дискуссия вокруг Суперэго женщины, пожалуй, одна из наиболее актуальных, причём на протяжении всей истории психоанализа. Всё новые и новые участники включаются в эту дискуссию, пытаясь создавать всё новые концепции. Среди современных исследователей можно отметить Р. и Ф. Тайсонов, которые также "опровергли идею Фрейда о том, что функционирование Суперэго у женщины неполноценно по сравнению с таковым у мужчин" (32, с. 330). Они пишут: "Наш основной тезис состоит в том, что потребность в разрешении амбивалентности к идеализированному объекту того же пола, служащая формированию половой идентификации, является исключительно важной для развития Суперэго. Для девочек эта задача встаёт раньше, когда когнитивные навыки еще не созрели. Следовательно, очень велика вероятность, что интернализация жёстких, разъединяющих безжалостных интроектов происходит от этих усилий. Это подвергает опасности приятное нарциссическое наделение властью чувства собственной женственности и функционирование любящего Суперэго".

В анналы психоанализа Кляйн входит ещё и как автор, отметивший также, что "у девочки присутствует зависть к материнской груди" (12, с. 356), с которой связана идея о частичных объектах. Впоследствии идея о частичных объектах как заместителях получила дальнейшее развитие в теории объектных отношений Кляйн, где грудь матери и пенис отца рассматриваются как частичные объекты, отношение к которым будет в последующем определять отношение к фигурам, которые ими репрезентируются на ранних стадиях развития эдипова комплекса. Причём если в первоначальной шизоидно-параноидной позиции главной фигурой является материнская грудь, которая представляет, а затем отождествляется с фигурой матери — главной фигурой здесь является именно она, — то впоследствии появляется новый частичный объект — пенис отца, который отождествляется с изначальным частичным объектом — материнской грудью, и постепенно доминирующая роль переходит к нему. Это происходит "на пике орально-садистической фазы (в возрасте около восьми-девяти месяцев) [когда] под влиянием преследования и депрессивных страхов и мальчики и девочки отворачиваются от матери и ее груди к пенису отца, как к новому объекту орального желания" (12, с. 90). Считается, что "это происходит под влиянием мощных генденций, таких, например, как консолидация структур Суперэго, стремление скомпенсировать депрессивную позицию, чтобы таким образом в фантазиях восстановить мать" (12, с. 91).

Эти идеи — об отождествлении груди и пениса и о замещении доминантной фигуры матери на фигуру отца — появились под влиянием работ Хелен Дойч (20, прим. к с. 196), на что уже указывалось.

По поводу же мазохизма Кляйн пишет следующее: глубокие корни женского мазохизма следует видеть в женском страхе по отношению к опасным объектам, которые женщина интернализировала; и её мазохизм не может быть ничем другим, кроме как садистическим инстинктом, обращённым внутрь против этих интернализированных объектов (20, с.202).

Основные понятия, на которых строится эта концепция — это расщепление, интроекция, проекция, интернализация и идеализация, частичные объекты и объектные отношения. Именно последние понятия стали инструментом двух "революций" в гуманитарном знании — сначала лакановской, а затем произведённой авторами шизоанализа — Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари. Относительно объектных отношений Спиллиус замечает следующее: "Кляйн определила термин... почти случайно, в паре параграфов и, согласно Ханне Сегал, сразу же пожалела об этом" (Цит., по: 12, с.89). Причина, по которой Кляйн обратила на эти отношения внимание, связана с процессом идентификации: "чрезмерная проективная идентификация, посредством которой отщеплённые части себя проецируются на объект, приводят к сильной спутанности между собой и объектами, которые также становятся на место себя. С этим связано ослабление Эго и грубые нарушения объектных отношений" (4, с. 34).

Некоторые особенности в динамике психической жизни связаны с такими явлениями, как зависть, жадность и благодарность. Зависть соответствует проективной идентификации, жадность — деструктивной интроекции: "...Эго стремится атаковать и разрушить хорошую грудь, чтобы избавиться от источника зависти. Ребёнок пытается расщепить болезненный аффект, и, если эта защита оказывается удачной, благодарность, интроецированная в идеальную грудь, обогащает и усиливает Эго" (12, с. 90). Отмечается также важность построения образов "хороших объектов" -- матери или её груди — которые подлежат интернализации: "сомнения по поводу обладания хорошим объектом и соответствующая неуверенность в собственных добрых чувствах приводят.., к жадным и неразборчивым идентификациям" (4, с. 26). Формирование идентичности, по Кляйн, происходит во время проработки депрессивной позиции, когда создаётся расщепление на хороший и плохой объекты. Если идентификация с хорошим и целостным объектом устанавливается стабильно, то это делает Эго более сильным и позволяет ему сохранять свою идентичность, так же, как и чувство собственной "хорошести". Идеализация характеризуется негативными свойствами. Идеализированный объект в гораздо меньшей степени интегрирован в Эго, чем хороший объект, поскольку он обязан своему происхождению в основном "персекуторной тревоге" (то есть связан с чувством преследования): "некоторые люди пытаются справиться со своей неспособностью к обладанию хорошим объектом (происходящей от чрезмерной зависти) путём его идеализации. Первичная идеализация ненадёжна, т.к. зависть, переживаемая по отношению к хорошему объекту, распространяется и на его идеализированный аспект. То же самое справедливо и по отношению к идеализации последующих объектов и идентификации с ними, которая часто нестабильна и расплывчата" (4, с. 34).

Один из важных сопутствующих выводов, сделанных Кляйн, состоит в том, что ужасающий и жестокий характер Суперэго у детей обоих полов обусловлен фактом того, что они начинают интроецировать свои объекты в период развития, когда их садизм достигает высочайшего уровня (20, с. 198). Но если Кляйн удалось разрешить один из наиболее запутанных в психоанализе вопросов — вопрос о женской кастрации, то следом за ним сразу же возникает другой: как бурный детский садизм переходит в женский мазохизм? Точнее этот вопрос можно сформулировать с привлечением наблюдения, сделанного Дойч: агресссивность может быть защитой от пассивности и наоборот, тогда как маскулинность может быть зашитой от феминного мазохизма (19, с. 23). Как же происходят столь радикальные изменения в психической жизни именно женщины: детский садизм сменяется женским мазохизмом, который может сублимироваться в виде маскулинности, а агрессивность может оказываться выражением пассивности?

Здесь же можно задать вопрос в области мужской психологии. Почему так плохо поставлено в существующей маскулинной культуре вытеснение и сублимации мужского садизма, который, видимо, сохраняется с детства? Почему, хотя с точки зрения ещё Фрейда, мужчина в большей степени является "культурным субъектом" - более интегрированным в культуру, чем женщины - столь незначительно требование (или чувствительность к нему в высокой степени индивидуальна?), предъявляемое культурой к вытеснению мужской агрессивности?

Структуралистское влияние

Сандра Бём, пожалуй, одна из немногих авторов, кто реализовал на практике новый взгляд на проблему пола, сделанный в рамках лакановского структурализма, отделившего психологию пола от его генетических и анатомических представителей, или гендер от пола. Правда, она осталась в рамках лишь на один шаг расширенной бинарной оппозиции: мужское и женское дополнило андрогинное. Пока лишь в такой степени удалось реализовать известный тезис Ролана Барта: "сколько желаний — столько полов". Более того, содержание гендерной психологии оказалось не связанным с желанием.

В стогом смысле, речь идёт уже о женской психологии, не связанной с анатомией. Сандра Бём предложила методику, в которой был выделен некий комплекс поведенческих черт, которые соответствуют в представлениях людей тому, как ведут себя типичные женщины и мужчины, их соматическим и психологическим свойствам. Она дополнила схему также промежуточным вариантом, обозначенным термином "андрогины", и недифференцированным типом (подробнее см. 2; 3, с. 16-19). Затем экспериментальными методами она оценила, какой тип поведения является адаптивным в данной — речь шла об американской - культуре. Подразумевается, что мужской тип поведения могут практиковать и женщины, и мужчины, так же как и женский. То же самое относится к андрогинам — такой тип поведения могут практиковать и мужчины, и женщины. Оказалось, что несмотря на призывы, существующие и в американской культуре, о том (перефразируя известный афоризм, принадлежащий Марксу), что сила женщины в демонстрации женственного поведения, все совсем не так. Демонстрация слабости и зависимости ещё никого не сделала сильнее, даже мужчин. Придерживаться женской линии поведения — значит обречь себя на неудачу, по крайней мере, во многих из существующих патриархальных культур. Различия между разными странами в этом контексте выражаются только в том, оказывается ли адаптивным и андрогинное поведение. Во всех странах, где была адаптирована эта методика, с успехом связано именно мужское поведение, вне зависимости от того, кто его демонстрирует. Так, что общество, призывая женщин "быть женственными", заманивает их в, ловушку - оно вовсе не склонно поощрять этот тип поведения. Получается, что эмансипированные женщины становятся мужеподобными скорее всего не по своей воле. Это единственный эффективный способ интегрироваться в существующее общество. Может быть, именно мужеподобным позволено эмансипироваться. А по неписаным правилам этой культуры, чтобы быть равной, мало быть такой же, нужно быть лучше. Поэтому те женщины, кто доходит до высших эшелонов власти, демонстрируют даже "более мужское" поведение, чем сами мужчины.

Дело, видимо, в том, что в обществе ослаблена рефлексия гендерных отношений и уж тем более не сформированы "технологии" их коррекции, с учётом наблюдений, сделанных, скажем, в науке. Так что не скоро наступит тот день, когда даже "нормальная женщина" (и тем более "нормальная") будет чувствовать себя комфортно. Посему, женщины по-прежнему остаются основным контингентом пациентов, в том числе и у психотерапевтов.

Аналогичная проблематика, её противоречивая неоднозначность, как ни парадоксально, разрабатывалась задолго до "открытия" её в психологии, но в виде некой "жизненной практики" в период русского "серебрянного века", например, 3. Гиппиус (15).

Женское тело: боль как язык

Проблема тела в небиологических дисциплинах появилась достаточно давно. Статус онтологии она обрела не только в биологии, но и в антропологии (см. 14).

Не могли не обратиться к этой теме исследовательницы и в связи с женской психологией. Интенсивно она разрабатывается феминистскими авторами. Достаточно радикальные взгляды, связывающие проблематику тела и уже лакановскую и структуралистскую проблематику языка, можно встретить и в среде современных исследовательниц, работающих в рамках ортодоксального — не лакановского — психоаналитического направления. Так, Динора Паиндз пишет: "работая в больнице врачом, я научилась внимательно слушать то, что говорили мои больные, пока я исследовала их тело, и, что ещё важнее, то чего они не говорили"; "...как живо и ясно тела моих пациенток выражали нестерпимую боль этих женщин, боль, о которой они не могли ни говорить, ни даже думать. Поскольку слова были им недоступны, они вынуждены были выражать свои чувства телесным путём, сообщая о них врачу, которая могла и обязана была их понять, потому, что имела возможность обдумать положение каждой пациентки как мать, пытающаяся принести облегчение" (8, с. 9).

Здесь содержится два важных наблюдения — первое касается двойственности ситуации, когда аналитиком является женщина. С одной стороны, она выполняет функции как бы матери, что позволяет отреагировать ситуации, связанные с проблемами этой области объектных отношений. Женщина-аналитик быстрее входит в отношения переноса и контр-переноса, предоставляя новые возможности для психического созревания через обнаружение неразрешённых ситуаций в отношениях с матерью (8, с. 15-26). С другой стороны — женщина-аналитик всё-таки не мать, а аналитик: "за семейным кризисом, неизбежно следующим за рождением нового ребёнка, во всех случаях надо было бы следить врачу, так как матери, на плечи которой, как правило, ложится этот кризис, трудно охватить всю картину в целом в одиночку" (8, с. 9). В известном смысле проблем в отношениях с матерью не может не быть, потому что, как сказано, рождение ребёнка — это кризис, который мать преодолевает почти в одиночку

Другое наблюдение связано с тем, что боль оказывается тем языком, на котором тело сообщает о своих проблемах, пережитых или переживаемых. Это наблюдение Паиндз вынесла, работая в больнице с жертвами Холокоста. То есть тело сообщает о проблемах, часто не связанных вовсе с нереализованными желаниями. В некотором роде как подтверждение этой идеи можно рассматривать проведённое Юлией Кристевой противопоставление пар речь — тело и письмо — желание (8, с. 31).

Далеко не всегда тело сообщает о своих желаниях через симптоматику. Часто оказывается как раз наоборот. Именно в такой ситуации оказываются жертвы насилия, говорить о котором в нашей культуре не принято, чтобы не мешать рассматривать эти и только эти случаи в амбивалентных терминах того, кто был причиной произошедшего — совершивший насилие или его жертва. Почему-то культуре нужно поддерживать репрезентацию таких случаев на довербальном уровне, чтобы происходило постоянное смещение смыслов.

Между тем, как пишут авторы одной из редких работ, переведённых на русский язык, адресованной перенесшим насилие, "пережитое регистрируется в наших клетках, органах и плоти. Всё, что когда-либо происходило с нами, запечатлевается в теле. Оно помнит даже тогда, когда забывает мозг. Воспоминаниями, что живут в нашем теле, могут быть частые боли горла, затруднённое глотание, болезненный половой акт, анальные боли, а также всевозможные недуги, вызванные или отягченные приступами гнева, такие как боли в области спины и поясницы, рак, артрит и болезни сердца" (6, с. 18).

Работа, из которой взята эта цитата — "Власть прикосновения" Шейли Маршалл и Кайли Кибер (одна из которых была жертвой насилия, а другая помогала ей реабилитироваться) — совершенно справедливо предназначается прежде всего не психотерапевтам, а самим пациенткам или пострадавшим, поскольку обращение этой категории людей за профессиональной помощью представляется, в силу указанных выше обстоятельств, весьма сомнительным. Отношения с психотерапевтом задолго до всякого анализа самой культурой нагружаются такими проекциями и контрпереносом, с каким вряд ли сможет справиться какой-нибудь пациент, причём даже в тех случаях, когда психотерапевт не является психоаналитиком.

Поэтому такие ситуации в существующих обстоятельствах более разумно разрешать через самоанализ — то, что в классическом психоанализе было разрешено только Фрейду - обращаясь ну хотя бы к Богу, подобно Иову. Тогда хотя бы будет надежда, что так же, как Иова, Бог наградит тебя за обращение к нему (6, с. 62) — может быть за восстановление исходной посылки о том, что "в начале было слово". Переведение языка боли в речь, хотя бы внутреннюю, освобождает тело от симптоматики.

В этой связи можно задать вопрос некоторым разработчикам психоанализа, подобно Мюллер-Брауншвейг, упорно считающим, что "зависть к пенису возникает как реактивное образование в ответ на первичное, пассивное, мазохистское желание быть изнасилованной" (12, с. 310). Обратим внимание, что здесь задействованы сразу два онтологических для психоаналитиков процесса женской психики — пассивность и мазохизм. Если в классическом психоанализе считается, что "симптомы создают замещение несостоявшемуся удовлетворению ...", то почему симптомы не возникают у тех, кому "не повезло" с реализацией того, что так цинично считается "первичным желанием", а как раз наоборот — они возникают в случае его "реализации"?

В этом же контексте нужно обратить внимание на ещё одну важную деталь. В среде психоаналитиков едва ли не общепринятой является следующая точка зрения: "Фантазии о том, что её могут побить, не исключение в развитии девочки, но гораздо реже встречаются у мальчиков" (12, с. 349). Если бы это оставалось только фантазиями! Уже в статьи русскоязычных психоаналитиков просочились данные исследований, проведённых под влиянием феминизма: "ежегодно в Германии около 1000 детей становятся объектом развратных действий, при этом 80% из них — девочки, а 98% преступников — мужчины, в 1/3 случаев — отцы своих жертв. Ещё в 65% случаев — другие члены семьи, а также друзья и знакомые. И лишь в 5% случаев это совершенно чужие люди" (9, с. 7). Когда, наконец, психоанализ сможет объяснить, почему превращение психической реальности в реальность обыкновенную оборачивается драмой, а не удовлетворением желаний, хотя бы частичным?

Чтобы закончить этот обзор концепций, описывающих психологию женщин и созданных женщинами, заметим, что из числа авторов-феминисток, занимавшихся этим вопросом, в психоаналитических обзорах можно встретить пока только Гиллиган и Ходоров, которые достаточно хорошо известны и русскоязычным читателям. Относительно первой совершенно справедливо считается, что она "с позиций психолога демонстрировала значимые различия в мужских и женских откликах на необходимость решить моральную дилемму; она заключила, что мужчины часто реагировали, исходя из приверженности абстрактным законам, тогда как женщины часто реагировали, исходя из того, что лучше для отношений" (12, с. 317). Ходоров же рассматривается пока только как автор, отметивший, что фантазии о единстве мать-дочь часто встречаются у матерей (12, с. 347). Можно надеяться, что по мере интеграции феминистского сообщества в научное, в частности психологическое, представления о женской психологии получат ещё большее развитие. А возможности для сопротивления, что, я надеюсь, мне удалось показать на этих примерах, есть всегда. Даже в рамках ультрапатриархальных подходов. И даже не политическими, а вполне теоретическими средствами. Тогда сама теория становится политикой.

1. Браун Дж. Психология Фрейда и постфрейдисты. М.: REFL-book; Киев: Ваклер, 1997.
2. Бём Сандра. Трансформация дебатов о половом неравенстве / Феминизм и гендерные исследования. Тверь, 1999, с. 68-83.
3. Клёцина И.С. Гендерная социализация. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 1998.
4. Кляйн М. Некоторые теоретические выводы, касающиеся эмоциональной жизни ребёнка / Психоанализ в развитии: Сборник переводов. Екатеринбург: Деловая книга, 1998, с.59-108.
5. Кляйн М. Зависть и благодарность. СПб.: Б.С.К. 1997.
6. Маршалл Шейли, Кибер Кайли. Власть прикосновения. М.: Сафо, 1992.
7. Некрасов С.Н., Возилкин И,В. Жизненные сценарии женщин и сексуальность. Свердловск: Издательство Уральского университета, 1991.
8. Пайндз Динора. Бессознательное использование своего тела женщиной. Психоаналитический подход. СПб: Восточно-Европейский Институт психоанализа, 1997.
9. Решетников М.М. Вступление. Благословенный и запретный инцест / Фрейд А., Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб.: В-Е. Институт Психоанализа, 1997.
10. .Соколова Е. Женский психоанализ и феминизм / Дайджест теоретических материалов информационного листка "Посиделки" 1996-1998. СПб: ГОДГП, 1999.С.39-41.
11. Стайнем Глория. Если бы Фрейд был женщиной / Все люди сестры Бюллетень ПЦГП №3, СПб: ПЦГП, 1994.
12. Тайсон Ф., Тайсон Р. Психодинамические теории личности. Екатеринбург: Изд-во "Деловая книга", 1998.
13. Тартаковская И. Н. Социология пола и семьи. Самара: Международный институт "Открытое общество", Самарский филиал, 1997
14. Тернер Брайан. Современные направления развития теории тела / Thesis, 1994,вып.6,с.137-168.
15. Томсон Девид. Мужское Я в творчестве Зинаиды Гипиус: литературный приём или психологическая потребность / Преображение №4,1996, с. 138-150
16. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989.
17. Хорни К. Ваши внутренние конфликты. СПб.: Лань, 1997.
18. Хорни К. Женская психология. СПб: Восточно-Европейский Институт психоанализа, 1993.
19. Deutch Helene, The Psychology of Women. A Psychoanalytic Interpretation (London: Bantam Book, 1973), volume I, II.
20. Klein Melanie, The Psycho-Analysis of Children (London: Vintage, 1997), chapter III, XI: An Obsessional Neurosis in a Six-Year-Old Girl, pp.35-58; The Effect of Early Anxiety-Situations on the Development of the Girl, pp. 194-240.