ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЙ КОТ

   За окном плескал снегодождь, а на кровлях – до самого неба ворочался и дрожал холодец тумана, и в этом студне ветер скулил и посвистывал, мяукал и каркал. До нашей эры в такую погоду рождались эпос и лирика, мудрецы говорили загадками, сжимая до звездной плотности свой опыт на этом свете, а также на том.

   Всего прекрасней в такую погоду быть на Земле ребенком, у которого есть роскошная собственность – Берег Молочного Зуба, Остров Среднего Уха, Долина Верхних Дыхательных Путей, красное горло и насморк, дающие полное право копаться в саду чудес, где мелочи жизни растут вразброс.

   Но стоит на них обратить внимание – и вдруг все эти мелочи, как на магнит, на это внимание неукротимо движутся, скачут, текут, притягиваются, и в таком намагниченном виде прежняя их разбросанность, даже несовместимость, самым чудесным образом связует весь мир насквозь.

   Маляр дядя Петя добавил в ведерко с краской пузырек тараканьей морилки, как следует размешал и мазнул кистью по стенке. Работа пошла быстро и весело, вверх – вниз, вверх – вниз, краска была абрикосовой, сочные кляксы шлепались на пол, устланный жухлым картоном.

   За стеной на плите варилась баранина с рисом и овощами, в два часа полагалось рабочих кормить. Кроме этого маляра было еще два сантехника, один ушел отключать горячую воду, другой поехал за сварочным аппаратом.

   Фрэнк Аллигатор (аллигатор – такой сорт крокодила в переводе на русский), всемирно известный писатель, который лет сорок назад «дал беспощадный портрет своего поколения», сейчас в элегантно мешковатом костюме хорошо пропечатался в левом углу свежей газетной страницы, украсив своим процветающим видом интервью итальянскому еженедельнику «Эспрессо». Всемирно известный вертел хвостом и мурлыкал о проблемах всего человечества и о себе.

   Мальчик лет десяти, с компрессом на горле, пил в постели отвар травяной из алтайского сбора и томился в болезни. Кроме жестокой ангины у него была аллергия на краску. Из трещины в потолке сыпалось нечто вроде махорки – этажом выше учили девочку играть на фортепьяно. В сравнении с этой игрой дребезжанье и звон трамвая под окнами казались волшебными звуками арфы. Там, над трамвайной дугой, иногда разноцветные сыпались искры, а в стеклянной кабине трамвая сидел машинист и выпускал человека на любой остановке. Мальчик мечтал удрать из дома на улицу, проскользнуть в приоткрытую дверь, шесть этажей проплыть по перилам, выскочить в подворотню и в распахнутой настежь куртке долго-долго бежать против ветра – до самой смерти.

   У кровати стоял широкий дубовый стул, застланный свежей газетой. На газете светилось белое блюдце с яблоком, из яблока торчал черенок с темно-зеленым листиком – если дунуть, листок дрожал. А под ним на стуле Фрэнк Аллигатор с молодецкой улыбкой старался попасть в самое яблочко:

   – Как вы относитесь к своему успеху?

   – Мой успех – ослепительно сбывшаяся мечта. Мои личные планы всегда сбываются с полным блеском. Все, что касалось лично меня, всегда складывалось наилучшим образом. Я убежден, что все мы в известном смысле где-то свыше запрограммированы. Лично я запрограммирован исключительно на успех.

   В этот миг во дворе истерически завыла сирена, чье-то авто раскачалось от ветра, и в нем сработала сигнализация.

   Всемирно известный кот продолжал между тем отвечать на волнующие корреспондента вопросы:

   – Значит, вы принадлежите к истеблишменту?

   – В высшей степени, более чем… Меня раздражают представители истеблишмента, играющие в этаких бунтарей. Но это отнюдь не значит, что я солидарен с истеблишментом: просто такие люди, как я, ему дозарезу нужны. И принадлежу я к истеблишменту исключительно потому, что у меня есть большие пушистые деньги. Не будь их, на меня бы там не обратили ни малейшего внимания.

   В этом месте процветающий Аллигатор дал возможность фотографу-итальянцу запечатлеть убойное электричество своей волевой улыбки.

Постой!
А чей это труп
все дальше уносит река? –

   спрашивал индийский поэт Шрикант Варма в соседней колонке…

   У мальчика слезились распухшие веки, он утирал их углом простыни. Читать всемирно известного было так трудно! Очень хотелось яблока, но тогда оторвался бы темно-зеленый листок и погиб, стал бы мусором, ни на чем не держась.

   Маляр зашел, пересчитал окна, их было два и балкон.

   – Ты умеешь в шахматы? – спросил он у мальчика.

   – Умею… Но часто проигрываю.

   – В обед сыграем, и ты обязательно выиграешь! А пока поскучай.

   Мальчик прилег щекой на подушку, а всемирно известный кот облокотился на что-то глянцево-гладкое. Правой лапой он дружески взял себя за левое запястье, как бы считая свой замечательный пульс, и продолжал отвечать в самое яблочко:

   – Где вы живете?

   – В столице мира, в огромном городе, который отнимает так много времени! Это не город, а совершенно особенный мир, потрясающий! Когда-то давно я обосновался в маленьком городке, но там очень быстро мне все надоело, рутина и скука, стало невмоготу. В то время было там жителей – кот наплакал. А потом появились туристы, началось процветание. Но туристы боролись с кусавшими их комарами посредством ДДТ и вместе с комарами погубили прекрасных птиц и местную флору. В общем, «после нас – хоть потоп». Правда, у нас не многие знают эту французскую поговорку.

   – Почему же французскую? – спросил Аллигатора мальчик. – Я думал, она русская. Во всяком случае, мы все ее знаем.

   Всемирно известный кот ему подмигнул и снял пиджачок. Он повесил его на стул у балкона, давая понять, что в комнате стало жарко: то ли слишком топят, то ли здесь у кого-то выросла температура.

   Этажом выше хлопнула крышка фортепьяно, толстая девочка спрыгнула с вертящегося стула и помчалась на кухню, где булькал суп с фрикадельками. Учительница музыки покашляла на площадке и уехала в лифте, для бодрости отпуская себе пощечины и вращая глазами.

   Стало тихо и слышно, как за окном снегодождь превращается в дождеснег. Всемирно известный спохватился и напоследок пролепетал:

   – Нам не мешало бы призадуматься… У некоторых субъектов больше денег, чем у целого штата Вайоминг… я хочу, чтобы такое положение изменилось. Мы, богатые, только давали деньги в виде налогов, но сами ни во что не вникали… и беднякам приходится туго.

   Теперь он сидел за тюлевой шторой у батареи, приводил свою внешность в порядок, вылизывал и распушал, и несносно шуршал своими большими деньгами:

   – Истеблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш!

   Всемирно известный кот ни за что не хотел уходить в такую плохую погоду. Там, где включали и выключали его вдохновение, где раз и навсегда запустили двигатель его счастливой судьбы, он не был запрограммирован ждать трамвая на этом промозглом ветру, на слякотном перекрестке, где имей ты хоть триллион самых лучших на свете денег, на тебя все равно никто не обратит никакого внимания. На мальчика с цуцыком за пазухой – да! На старика с попугайчиком в рукаве – да, безусловно! На бледную немочь с виолончелью – пожалуйста! На них в этом климате на остановке трамвая обращают внимание или даже очень большое внимание. Но на тех, у кого такие большие пушистые деньги? Или на тех, у кого всегда все складывается слишком благополучно? Или на тех, кто живет в абсолютном довольстве? Ноль внимания, фунт презрения! Такой у нас перекресток.

   Поэтому он, всемирно известный кот, ни за что не хотел идти на нашу трамвайную остановку и шуршал своими деньгами на стуле, на подоконнике, даже вертелся с ними на кухне, чертыхаясь на маляра за то, что он добавляет в краску тараканью морилку, уничтожая прекрасных птиц.

   – Брысь, полосатый, усатый! – отшучивался маляр. – Тоже мне, прекрасная птица – таракан, который сидит на тарелке и колотит по ней своей кожаной задницей!

   – А не пора ли тебе, маляр, вспомнить французскую поговорку «после меня хоть потоп»? – взывал к его совести всемирно известный.

   – Конечно, в такую погоду не вмиг проветрится, но никто же не спит на кухне! А летом знаешь какая очередь на ремонт? Небогатому человеку туда не прорваться, – говорил маляр, отрезая кусок горячей баранины.

   Всемирно известный вернулся в комнату и разлегся, назло мальчику продолжая шуршать:

   – Истеблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш!

   Эта жвачка звуков с чавканьем и шипеньем заклеивала мозги, барабанные перепонки, раздувалась отеком в гортани, распузыривала на теле волдыри крапивных лепешек. И от этого мальчик в мыслях заплакал:

   – Ты же сам говорил, что у вас беднякам приходится туго. Отдай свои деньги бедным и перестань, наконец, так противно ими шуршать!

   Всемирно известный, услышав такое, задрал свой пушистый хвост, угрожающе выгнул спину и рявкнул:

   – Меня раздражают представители истеблишмента, играющие в бунтарей! У меня есть большие деньги, я запрограммирован ими шуршать. Я терпеть не могу, когда на меня не обращают внимания!

   Из него посыпались искры зеленого цвета и синего. В этих искрах он пукнул развесисто.

   Мальчик отлепил от подушки свой горячий, мокрый висок, вылез босыми ногами из-под раскаленного одеяла, отодвинул громоздкий стул, на котором светилось белое блюдце с яблоком, подошел к окну, сгреб всемирно известного и выпустил в форточку.

   Всемирно известный отчаянно цеплялся за штору, царапаясь и сверкая фосфорическими зрачками. Он пытался захлопнуть форточку лапой, закрыть на крючок и ни за что не хотел он прыгать на мокрый балкон и спускаться оттуда на улицу по скользкой пожарной лестнице в такую промозглую, мерзкую погоду, как наша!..

   От сильного ветра листок на яблоке зазвенел и отпал. И на обратном пути мальчик съел это небесно прохладное яблоко, не просыпаясь. Но видел, что блюдце продолжало светиться, и каким-то чудесным образом свет его постепенно превратился в новое яблоко. С листиком.

содержание