ХЛАД, ГЛАД, СВЕТ

   Мама мыла Машу. Маша мыла Мишу. Нажим... волосок. Нажим... волосок. Не торопитесь, дети, не залезайте на клетку рядом. Не рвите бумагу перьями. Слишком не нажимайте. Рука не должна дрожать. Почерк – это характер. Пишите красиво и чисто. Перья – «рондо» не годятся, от них – одни выкрутасы.

   Парта одна на троих. Не кладите два локтя на парту. От этого тесно соседу. Дети, не забывайте о ближних. Никогда не толкайтесь локтями. Не кушайте промокашку. Нажим... волосок. Нажим... волосок.

   На окнах толстый лиловый лед. Сквозь замазку не дует, но стужа вгрызается в стены, как в яблоки, – и стены хрустят.

   Всего холодней – в стене и в спине. В спине у стены. В стене у спины. Мама мыла Машу. Маша мыла Мишу. А где мама и Маша достали мыло?

   На базаре – двести рублей кусок. Самое лучшее мыло – собачье с дегтем, от него дохнут тифозные вши. Вши бывают возвратные и брюшные. Поэтому тиф тоже бывает брюшной и возвратный. Нажим... волосок. Нажим... волосок. Мама мыла Машу. Маша мыла Мишу. А где в это время было их барахло?

   Оно было в прожарке. В прожарке сидит тетя Рая. Она там заведует жаром и паром. Тетя Рая жарит все барахло, покуда народ моется. А по ночам она жарит мундиры, покуда народ воюет. Мундиры – это шинели, галифе, гимнастерки, портянки. А есть еще кителя – и бескозырки. Потом тетя Рая подметает жареных вшей – десять бочек жареных вшей! Она мне сама говорила. Их берет подсобное хозяйство для удобрения огородов. Это изобрел для народа дедушка Мичурин, чтобы всем хватило свеклы и картошки до полной и окончательной победы над фрицами. Свекла сладкая. Картошка очень сладкая, если мороженая. Из картофельных шкурок, если они есть, пекут деруны. До войны они назывались блинчики. Тогда их пекли из муки.

   Блинчики бывают ни с чем и со всем – с маслом, с мясом, с творогом, со сметаной, с яблоками, с вареньем, с джемом – со всем, что бывает до войны, до войны, довойны, довойны, довойны, войны-до, войны-до.

   Войны-до была улица Малая Васильковская, потому что рядом у рынка продавали целые ведра маленьких васильков с опаленными солнцем зубчиками. Я – Василек! Я – Василек! Вы меня слышите? Мама, я умираю...

   Нажим... волосок. Нажим... волосок. Пишите красиво и чисто. Мама мыла Машу. Маша ела кашу. Войны-до. Пришли трое и управдом. Папа вешал на елку стеклянный дом. Весь дом упал и разбился. Мама стала вся белая. А папа весь черный. А они хулиганили в комоде, в шкафу, в банках с крупой и вареньем. Распотрошили письменный стол и диван. Расковыряли Машину кашу.

   Папа сказал маме: все утрясется. Только без паники. Только без нервов. Дети так впечатлительны! Их психику надо беречь. Для них ничто не должно измениться. Где-то что-то кто-то напутал. Произошла ошибка. Это мелочь в великом процессе великой истории. Мужество и спокойствие. Величайший все знает, все видит, все слышит. Папа ему напишет. И мама ему напишет. Мама дала папе мыло и клумачок с барахлом. Сало и хлеб он не взял. Там кормят.

   Папа выменял там это мыло на папиросы. Он очень курил. От этого у него отбились печень и почки. Он потом не мог ничего глотать, ел только жидкое. Нельзя так много курить. Он превратился в скелет. И потом на нем уже никогда не росло мясо. От этого дыма он стал быстро слепнуть. Но тут на нас напали фашисты. И вождь срочно послал папу на секретный завод, чтобы из трактора сделать танк. Но папа сделал еще и самолет, и бомбы, и мины. Теперь он получает паек. Как все.

   Из пайка мы с мамой продаем на базаре спирт и покупаем для папы махорку по 90 рублей за стакан с верхом. И относим ему на завод. В проходной у нас берут передачу и записку, что все хорошо.

   Завод очень замаскирован, и папа там ночует в замаскированной комнате. Однажды он ночевал дома и страшно кричал во сне, как перееханная собака. Я тоже. Меня разбомбили в поезде. Я от этого очень моргаю. И мне трудно играть с другими детьми, они меня за моргание дразнят. Но будут еще и такие игры, где можно выиграть, если все проморгаешь. Нажим... волосок. Маша ела кашу. Маша ела кашу – целых четыре строчки.

   Я ем промокашку, она как вафля-микадо. Все жуют промокашку. Весь класс. Сорок три человека. Скоро звонок, и дадут булочку с сахаром. А кто вчера не был в школе, тому – две. А кто позавчера и вчера не был, тому – три. Три, три, трилистник. Такой цветок. Носи на груди – не убьют. Шьем кисеты для безымянных героев, в каждый кладем трилистник. Потом получаем письма – все живы, но много раненых.

   Мама бинтует раненых. Бинты тоже едят. Если очень больно. Бинты как промокашка. Они промокают кровь.

   Мы – чернилки-невыливайки. Невыливайки с кровью. Можно подлить, если мало. Мама моя подливает в раненых кровь. Кровью пишут. Любовные письма и страшные клятвы. Нажим... волосок. Рука не должна дрожать. Пишите красиво и чисто. Клянусь убивать врага, умереть за Родину и вернуться с победой. Жди меня. И я вернусь. Только очень жди. Кровавые дожди утопили фашистов, они проваливаются сквозь землю, а там бункер, и Гитлер красный от крови, и Геббельс. От этих фамилий я очень моргаю.

   И уже прилетела комета кровавого цвета. Утром дети видят ее из окна. И ночью в госпитале видят ее раненые. Дети и раненые видят комету. Больше никто. По субботам – концерты для раненых. Я пою и читаю Некрасова. Там пахнет йодом, кровью, гноем и потом. Сперва ужасно тошнит. А потом все привыкают. И выздоравливают.

   Комета может упасть на землю и ее расколоть. Та сторона, где Гитлер, обломится и вся сгорит. А та сторона, где мы, расцветет от тепла и будет кружиться, покуда не станет круглой. Комету прислали нам марсиане. Они голубые и питаются воздухом, у них поэтому нет голодных. Они разговаривают глазами, читают мысли на расстоянии – прямо из головы. У них голова хрустальная. У них не бывает плохих мыслей. До того, как питаться воздухом, они открыли, что можно есть промокашку. Нажим... волосок. Нажим... волосок.

   Промокашка – она как воздух, ее можно есть без конца. Из нее во рту получается розоватая кашка. Пресная, чуть сладковатая, пахнущая бинтами и стружкой. Эй, рубанок, спозаранок стружку лей!.. лей, лей!.. Клей тоже едят, если в нем крахмал. И мел едят. Когда едят мел, он разговаривает. И во рту – два слова: крах мал, крах мал, мал крах. Кр-р-рах! Мал мел. Мул мыл мол. Лом был бел. Лом бел мял лоб. Бил об морок. Обморок!.. обморок!.. обморок... Боль, ломь, темь там... Об пол – лбом! Тили-бом, ти-ли-бом... Летим!.. Едим!.. всё подряд. Кашка, ромашка, роза. Тетя Роза в пузо втыкает штырь. Нашатырь!.. Глотанье меча. Запах – моча. Мир бел. Лицо – мел. Хлад, глад, свет! Звон. Дон-динь!.. Всем! дают витамин. И булочку с сахаром.

   Тетя Роза давно убита, она была санитаркой, ее наградили орденом. Это не тетя Роза, это моя учительница. Осенью мы помогали ей квасить капусту в бочке. Она голодает с двумя детьми. И носит галоши на лапти, а лапти на шерстяные чувяки.

   Через тридцать лет в моей черепной коробке лопнет какой-то сосудик. Малюсенький. Вечно он помнил, о чем никому нельзя говорить. Потому что все и так это знают не хуже тебя. Он заведовал тайнами целой эпохи. Он был целомудрен. Мужествен и благороден. Такой малюсенький. Такой крамольный насквозь. Презирающий полуправду, трусость в худшие дни, наглость – в лучшие. Присвоенье чужих страданий, пыток, хлада, глада и света.

   Сквозь этот сосудик протекало, струилось отчество первой моей учительницы. На Урале. В Челябинске. Варвара... а дальше – лом бел мял лоб – хоть убей, не помню, не помню, не помню-у-у!.. И моргаю, моргаю... Нажим... волосок. Нажим... волосок. И вся она возвращается, прозрачная, каллиграфическая, как яйцо куропатки. Как ледяная листва на окне, за которым летала комета. Вот ее отчество – хлад, глад, свет, звон, всем дают витамин и булочку с сахаром – Хладгладсветзвонвсемдаютвитаминибулочкуссахаром! В руке у нее, в хрустальной руке у нее шнурок, на шнурке – мешочек сатиновый, в нем – промокашка. В промокашке – трилистник. Чистой силы цветок. Если ранят, так не убьют. А убьют, так вернешься с победой.

   А где мой трилистник? Где мой трилистник? Где? мой? трилистник?.. Господи, вот он! Лежит в промокашке. В прямой, розовой кашке. В маме, которая мыла Машу, и папе давала мыло, и кормила его из ложки, когда он вернулся из ада, из сада пыток. Нажим... волосок. Нажим... волосок. Волосок, на котором висит. Вся жизнь. Вся судьба. Вся память. Обмороки голодных. Обмороки обжор. Чванство низких. Скромность высоких духом. И бинты. И прожарка. И мыло. И мел. И кровь. И гной. И пот. И хлад. И глад. И свет. И трилистник.

   Сто лет с наслажденьем жую промокашку. В самолете, в поезде, на собранье, в больнице, в очередях. Всюду, где очевидно, что правда – она постижима, но то она есть, то нет ее. А истина непостижима, но есть всегда. И в худшие дни, и в лучшие. И до лучших дней доживают все. Но всех раньше – мертвые.

содержание