СЫР, ИНДЕЕЦ И НАДЕЖДА

   Жил-был Сыр. Снаружи – круглый и красный, а внутри – со слезой и с большими дырками. Он в масле катался, да и сам был продукт. Наивысшего качества, талантливой жирности, с большим содержаньем минеральных солей. Он катался на службу, где многих вывел в сыры: одних – в крупные, других – в очень крупные, а третьих – «по собственному желанию».

   Очень крупные сыры были квадратные и прямоугольные или колесом – все зависело от пресса! Чем прессы прогрессивней, тем крупней сыры. Очень крупные раз в месяц совещались, просто крупные все время совещались: кого переплавить? кого растереть?..

   У Сыра были женка и трое детей. Женка – голландская, две дочки – швейцарские, а сын – рокфор! От первого брака было два внука: один – камамбер, другой – пармезан.

   А у нас в тот год корова у колонки в лед вмерзла. Еле отодрали, еле ископали, глядь – а она вся мамонт!.. о молоке и речи быть не может. Отвели в музей. Музеец говорит:

   – Это – не подделка, а подлинник мамонта, отличная сохранность, полный комплект. Мы б его купили, но у нас большие трудности. Денег нету. Можем обменять вашего мамонта на нашего индейца.

   – Зачем нам индеец?.. Вещь бесполезная – ни молока, ни масла, ни сметаны, ни сливок, ни творога, ни сыра. Это – не продукт!

   – Индейца не хотите? Ну, как хотите! А все равно мамонт не может вам принадлежать, он – государственный. Это ископаемое – наше достояние, принадлежит народу, науке и культуре, передовой общественности. Вызовем милицию, составим опись мамонта и конфискуем в пользу поколений. Меняйте вашего мамонта на нашего индейца, а то будет хуже! – говорит музеец, грубиян и жулик.

   Ну его к черту! Взяли мы индейца. И правильно сделали, нет худа без добра. Индеец был тихий, курил себе трубку и сажал маис. От этого маиса, то есть кукурузы, вспрыгнули на ножки дохлые коровы, козы и овечки, гуси и жирафы, зебры и удоды, сами поскакали, дали молока!.. Загудели прессы на нашей сыроварне. Ох, нет добра без худа!

   Главный Сыр от радости съехал с катушек, в кресло покатился, запер свой кабинет и составил списки: кого переплавить, кого растереть.

   Сижу и дрожу за бедную Надю, за Надежду Павловну, за душу святую. Так оно и есть! Сыр вызывает и Наде говорит с великим отвращеньем:

   – Вас не переплавить, вас не растереть! Вы – старородящая! А у меня сырьезный, ответственный сыр-бор. Кассыру из Минсыра, из Минсыробороны обещано давно, освободите место для юной пармезанки, дорогу – молодым!

   Надя – на грани. Индеец курит «Яву» и думает: «Хана! Ведь он ее угробит. Надо что-то делать, кому-то позвонить... Узнать – кого боится вонючий этот Сыр? И кто стоит на прессе?..»

   А там на прессе как раз стоит приятель нашего индейца. Ему индеец позвонил, и выразил большое пожеланье, и попросил о маленькой услуге на вот каком секретном языке:

   – Алло! Привет, китаец! Да это я! Индеец! А как живет кореец? Женился ли алтаец? А где сейчас гвинеец? Здоров ли кустанаец? Дежурят ли гаваец, малаец, гималаец?

   И отвечал китаец:

   – Давно пора, индеец! Я тоже – сырота, и всюду эта сырость...

   Какое совпаденье! Минут через пятнадцать сама собой разбилась на сыроварне лампа – башкой своей стеклянной вдрызг о потолок. Малаец с гималайцем в такой кромешной тьме не ту нажали кнопку – и Сыр пошел под пресс!

   Услышав эту новость, кассыру из Минсыра сказала пармезанка, что больше – никогда!.. Такой-сякой рокфор!

   ...Но все равно ничто не поправимо. Душа Надежды жмется к облакам, а плоть мычит, вмерзая в черный лед.

содержание