ЭТОТ РАССКАЗ НАПИСАН
ОСОБЫМ ЯЗЫКОМ…

Этот рассказ написан особым языком двойного зрения, где оптика микроскопа и телескопа. Оптика – с греческого – раздел физики, изучающий излучение света, его распространение в различных средах и взаимодействие света с веществом. В моём рассказе – взаимодействие света с материей мыслей.
Что делать, когда убийцы играют в карты на жизнь человека, страны, планеты? Мой личный опыт самозащиты. Очень помогает!..

НОЖНИЦЫ

Это была не лютая ненависть. Это была любовь без взаимности.
Волчья их самоценность в их зверской психике равнялась моей жизни, но только в одном с ними замкнутом пространстве, которое в данном случае катилось по рельсам пригородной железной дороги и звалось электричкой.
Окажись я в любом другом месте, а не в их поле зрения, тогда бы их волчья стая вовек не узнала бы, ни сном ни духом бы не учуяла, что я вообще физически существую, – а любое существование можно физически уничтожить, если оно физически того стоит. Чистая физика, чисто физическое удовольствие и наслаждение.
Когда они завелись проиграть меня в карты, до моей остановки было еще три перегона. Нет-нет, я категорически отказываюсь уестествлять похотливую жажду деталей и описывать все эти волчьи морды, туловища, ножи, телодвиженья, их волчью речь, волчьи позы, волчьи оскалы и волчий обмен веществ.
То же самое, но в другом пространстве, на сцене, в декорациях электрички, мчащейся по расписанию зрелища, было бы вовсе не тем же самым, поскольку значения вылупляются из яиц общего места, температура которого зависит от физики случая.
Кстати о яйцах… Из-за них моя ноша физически была тяжела – как чугун.
Книги, электроплитка, свекла, картошка, капуста, яблоки, сыр, две банки консервов, мыла четыре куска, детский горшок, и в нем на салфетке – белые яйца, десять, боюсь их разбить, оттого и такая тяжесть.
Волчья стая глядит на меня в упор, а все остальные – в окна. За окнами овцы щиплют вечерний луг и, как заводные, автоматически кланяются траве, словно кто-то из-под земли дергает их за нитки. Электричка летит вперед, а заоконная физика превращается в зрелище, которое с бешеной скоростью мчится в обратную сторону.
Те, кто меня проиграют и физически уничтожат, – они съедят мои яйца и яблоки, а книги сдадут в магазин на Арбате. Там я живу, и там их поймают, на моих словарях есть мета, и потянется быстрый след. Мне кажется, что сердце мое колотится слишком громко и всем это слышно. Делаю вид, что это колотится электричка, колеса о рельсы колотятся, двери в тамбуре и мало ли что… Гляжу на все хладнокровно, с невозмутимым спокойствием, с полным отсутствием всякого здесь присутствия, – меня вообще тут нет.
Те же самые волчьи внешности, внутренности, образ речи – в магазине, в аптеке, на почте, да всюду, где не катится этот кошмар на колесах.
И, пока он не катится, как-никак там-сям ты с ними здороваешься, улыбаешься им, помогаешь по мере сил и возможностей, кого-то спасаешь, но вдруг наступает миг, когда одни тебя в карты проигрывают, а все другие глядят в окно. Классика общего места, драматургия принуждения к подлости, бездействующие лица и исполнители, планетарная пьеса.
На остановке входят четыре пары, чуют паскудство жизнеопасное, быстренько так садятся и так быстренько отворачиваются, уставясь в окна, словно там уж кино началось, на которое они опоздали.
С одной стороны – волки, с другой – овцы. С одной стороны – ржанье, с другой – тишина гробовая. А я – между ними. В узких кругах широко известные личности в карты проигрывают мою драгоценную жизнь, единственную… И ножичками друг с другом меряются – у кого длинней.
Если я двинусь в другой вагон, к машинисту поближе, там, быть может, милиция. Но тогда мне придется, уходя, к ним повернуться спиной, а это – погибель. Они только того и ждут, спина беззащитна, там нет лица. Африканец в повязке набедренной не мерзнет в своих краях, там везде у него – лицо, а на лице не носят одежду.
– То, чего ты боишься, – сказал мне когда-то Солнечный Ветер, – случится не скоро. Если что – обращайся!.. Ты знаешь как.
Солнечный Ветер, в данный миг я вижу тебя в Бомбее, на книге твоей нарисован ботинок в клетке для птицы. Ты прилетал, когда моя мать поломала бедро на девятом десятке и светила науки сказали, что жить ей осталось дней сто. А ты ей сказал, что мы не ногами ходим, а ходим мозгами. Надо закрыть глаза, увидеть любимую улицу или тропинку и долго-долго ходить, там гуляя, своими ногами. А если устанешь, надо увидеть или поставить там же скамейку, на ней отдохнуть и снова ходить, и нога срастется, нога не забудет, как все это делается. Она и срослась, и жила моя мать еще лет восемнадцать.
Солнечный Ветер, здесь в электричке волчья стая меня проиграет в карты, а до моей остановки – два перегона.
Солнечный Ветер мне из Бомбея навеял: возьми удобные ножницы, остались которые дома, и очень медленно, аккуратно, без дрожи и страха отрежь тот кусок пространства, чтобы все они сделались плоскими и загибались назад головами, покуда совсем не свернутся в бумажную трубку, словно обои.
У меня на Арбате такие большие остались ножницы, с ушами зелеными. Да вот они – на подоконнике, вижу, вижу, беру!
Режу снизу – так медленно, так хладнокровно, без дрожи и страха. Вырезаю слева кусок пространства, и сверху, и справа. Эти туловища углом загибаются, все на одну сторону. И сами в трубку сворачиваются.
Тут хотя и нет никакой остановки по расписанию, но из тамбура входит мужской человек, садится ко мне лицом и открывает деревянный сундук с инструментами, а там чего только нет!.. И камни точильные, и огромные гаечные ключи, и топорик, и молоток, и железный ломик неимоверной прекрасности.
– Давайте я наточу вам ножницы! – говорит мужской человек. – А у вас огонька прикурить не найдется?
– Меня сейчас проиграют в карты! – глазами ему говорю, зажигалку давая.
Как только он закурил, электричка остановилась, подпрыгнув с громыханьем и скрежетом. Волчья стая, трубкой скрутясь, со всеми своими ножиками слиплась и покатилась на пустую платформу, в черноту с фонарем. Чернота была там неизвестного происхождения, поскольку во всех остальных окрестностях глубокая ночь еще не наступила.
Минут через двадцать мужской человек защелкнул сундук с инструментами и взял мою ношу с белыми яйцами в детском горшке.
Выхожу я на станции, любовь моя ждет под каштаном, качает корзинку с ребенком. Мужской человек на прощанье дарит мне карманный фонарик, свет которого так слепит, что подонки с мерзавцами падают в обморок.
А мать еще скажет сквозь дрему:
– О Господи, где ж тебя носит?!. Мне снилось, что катится колесо, ножами утыканное…
Вы никогда не видели, как в глубокой ночной темноте по лицам спящих людей текут сильными струйками синие искры? На щеках завиваются эти струйки, подобно древесным кольцам. Там, где у нас две главные складки улыбок, две струйки текут под таким напором, что кажется, если бы не они, не эти потоки, – лицо наше было бы гладким, как маска из, например, фарфора.
А с кончика носа, любого и каждого, всякого, эти синие искры сыплются вниз фонтанчиком. Остальное – не менее поразительно, сами увидите, читая данное Книготворение и Рисункописание.

http://owl.ru/morits/proz/miracle-story-013.htm

Юнна Мориц на Фейсбуке