Д И Р Е К Т О Р     П О Э З И И

"Дант, когда ему нужно, называет веки
глазными губами…Итак, страданье
скрещивает органы чувств, создаёт
гибриды, приводит к губастому глазу."
Осип Мандельштам. "Разговор о Данте"

      Однажды в студёную зимнюю пору примчался в наш знаменитый журнал один псих лохматый, никому не известный автор, лет тридцати или около этого. Роман принёс. В стихах ! Моя говорит фамилия Пушкин.
      А я ему говорю: это всё уже было! с такой фамилией теперь можно стать кем угодно, только не поэтом! Очень даже распространённая фамилия! Лично я четырёх Пушкиных знаю – все инженеры! К нам тут, гражданин Пушкин, одних Есениных пять штук ходит, три Лермонтова и двадцать три Державина.
      А он мне так нахально свой роман в стихах тычет. Ну псих какой-то! Поэму и ту читать противно, если стихами написана. А тут роман – по 14 строк в каждой строфе. С ума сойти! Сколько строк в романе – все на 14 делятся без остатка! Онегинская строфа называется! Я, конечно, не хуже других Пушкина изучал… Но лично, живьём так сказать, встретился с ним впервые.
      И не произвёл он на меня никакого хорошего впечатления. На портретах – одно, а в жизни – совсем другое. И совершенно я его не узнал! Так себе человек, ничего особенного. Но ужасно много из себя воображает! Плюгавенький такой, низенький, глазки навыкате, носище ноздреватый (вдобавок ещё и крючком!) – все твои мысли так и вынюхивает. Настроение этот автор может испортить запросто. Даже в душу плюнуть при случае. Поперёк ничего не скажи!
      Например, вошёл он в мой кабинет – как ветром внесло… и дверь за собой не закрыл! Тоже мне гений! Я эту наглую породу знаю, я их терпеть не могу! Но я ему вежливо так говорю:
            "Автор, закройте дверь – дует!"
      Так он, представьте, ногой дверь как лягнул – она три раза подряд закрылась!
      Я ему вежливо так говорю: "Автор, что это вы ногами дверь закрываете? Мы здесь таких громких авторов не очень-то любим…"
      А он мне грубо так отвечает: "А мне и не надо, чтоб вы меня любили… мне надо, чтоб вы меня печатали"!
      Тьфу! От его хамского такого высказывания мне прямо всю душу разворотило. Стал я весь целиком содрогаться от этой контузии. И вдруг нашло на меня предчувствие, что всё это – не к добру! В ту секунду вся моя трудовая жизнь пронеслась в голове.
      Был я передовой швеёй-мотористкой, потом контролёром пододеяльников, так чёрт меня дёрнул связаться с этой редакцией ! Писал бы себе свою гражданскую и философскую лирику, иногда бы печатался, издавался – колоссальная прибавка к зарплате и главное – никаких врагов!
      Тут как тут гнусные, зверские, подлые рожи моих врагов заполнили весь кабинет тесными рядами – как на школьных фотографиях: кто повыше – на полу стоит, а кто пониже – сзади на табуреточках. И так их мерзавцев много – аж стены и потолок прогибаются, как резиновые. Враги – они и есть враги, самые натуральные: ни слова не говорят, уважительно так улыбаются, а всем своим видом показывают, что я – графоман и серость, работаю Директором поэзии, чтобы Директоры всех других отделов поэзии меня печатали – за то, что я их тоже печатаю. А хитрый Пушкин всё это видит и ни гу-гу, - мол, сам эту кучу врагов расплодил, сам и меры принимай, а я, Пушкин, тут ни при чём, я – выше твоей грязи, меня эта мерзость никак не касается.
      Тоже мне гений! А я за свою зарплату его роман в стихах должен читать и ему отказывать в очень мягкой, уважительной форме, чтобы он, Пушкин, довольный ушёл и даже очень счастливый!
      И я так вежливо ему говорю: "Автор, оставьте свою рукопись в отделе, мы её зарегестрируем и месяца через два дадим вам подробный ответ. Но ничего такого мы не печатаем. Нам, вообще, в номере на всю поэзию дают шесть полос! Может к Директору прозы зайдёте? Им на романы по двадцать листов дают, если вещь острая и современная!
      - Ни в коем случае, - говорит Пушкин, - не пойду к Директору прозы! У меня вещь стихами написана! И вы меня ни в какую прозу не посылайте!
      - Ну, ладно, - говорю. – Не хотите, не надо! Я же думал, как лучше! Вася, зарегистрируй рукопись автора!
      - Есть! – говорит Вася, мой заместитель. Ваш номер, товарищ Пушкин, 1234567890 – один миллиард двести тридцать четыре миллиона пятьсот шестьдесят семь тысяч восемьсот девяносто !
      И ушёл этот Пушкин – как ветром сдуло! И опять, стервец, дверь за собой не закрыл! Стал я из любопытства романчик его проглядывать. Ну, какой – думаю псих в наше время романы в стихах строчит? Читаю строк двадцать выборочно… Аккуратненько так написано, гладенько, рифмочки правильные, кое-где даже острые мысли попадаются, чорт побери! Но я начеку и всё время чувствую – это где-то уже было… это мне что-то напоминает, очень и очень даже знакомое!
      - Вась! – говорю своему заместителю, - прочти-ка пару строк этого психа! По-моему, это что-то напоминает?
      - Да… - говорит Вася. – Но что?.. Что именно? Сказать не могу! Вот если под Пастернака или под ту же Цветаеву, – это я чую мигом! Это я сходу рублю безо всяких! А тут… что-то очень и очень даже знакомое… как в лесу родилась ёлочка… Но что? Сплошной туман забвения!
      Тут прискакала одна поэтесса, тоже Директор текущей критики, заглянула в рукопись и говорит:
      - Да что вы голову себе ломаете? Ведь на каждой странице ударения неправильные – как в Одессе! И гладью написано, и рифма несовременная, теперь так строчит каждый графоман! А уж если говорить о ритме, так мне это очень напоминает "Интернационал": Мой дядя самых честных правил… Вставай проклятьем заклеймённый… Лично я в таких случаях выбираю 5-10 просто неграмотных строк и советую посещать литстудию. 
      Так я и сделал! Сдуру – ответ подписал и отослал по почте! Чёрт меня дёрнул эту пакость подписывать! Я, вообще, никогда ничего не подписываю малоизвестным авторам! Это всегда делает мой заместитель.
      А через год… издали этого Пушкина в Худ.лите – по безлимитной подписке, миллионными тиражами – и весь разошёлся! Весь роман в стихах – без никаких поправок! Враги мои подлые, мерзкие проникли в редакцию и прямо на стол мне положили! И тут меня – как молнией ударило! Я мигом вспомнил – мы ведь ещё в школе его проходили! Ну как же! Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Его лошадка снег почуя, Плетётся рысью, как-нибудь! И так далее…
      Господи, чего только не бывает в нашей бессонной творческой работе? Но Пушкин-то! Хорош гусь! Как разыграл?! Прямо-таки весь материализовался! Через сто сорок восемь лет! Вот тут, у этого шкафа стоял, в уценённом таком плащике. Руки – крестиком, ноги – крестиком!
      А Васька, сволочь, нашёл в архиве копию моего ответа… доказал, что подпись – моя, подлинная, и сел на моё место, премии получает и вдобавок везде печатается! 
      Лично на Пушкина у меня нет зла никакого, ну ни капельки, ни вот столько! Он же гений! А у гениев – всяческие причуды, они обожают розыгрыш… Это всем известно.
      Однако, вот интересный какой поворот. Я недавно в одном доме встретился с одним автором, который совсем не печатается, но многие классики очень его уважают и состоят с ним в приятельских отношениях. Так вот этот автор устроил мне личное знакомство с Гоголем – за рюмкой чая!
      Мы с этим Гоголем договорились, что распечатаем его прозу – как стихи, построчно! Как такие стихи, только без рифмы. Сейчас многие так пишут. Чуден Днепр / При тихой погоде/ Когда вольно и плавно… и тыр-пыр.
      Этот Гоголь отправится к Ваське – и одурачит мерзавца! Вот будет номер, когда уговорит он Ваську напечатать в нашем журнале этого Гоголя строк 200!..
      А что? В нашем бессонном творческом деле и не такое бывало! Один поэт даже стихи Ахматовой под своей фамилией пробил, сделав ей мелкую правку.
      Мне ещё с Пушкиным здорово повезло! А представьте, что было бы, если б я его тогда тиснул у нас в журнале с доброжелательной врезкой кого-нибудь из членов редколлегии или с дружеским напутствием кого-нибудь из культовых звёзд?!. Страшно подумать!!!
      Вот и конец этой жуткой истории. Но у меня есть ещё и похлеще!