Дмитрий Лекух
23 января, 2013

О нерукопожатной Мориц, написавшей песни рукопожатного Никитина

(Юнна Мориц, Юрий Башмет, Владимир Путин, Сергей Никитин, Илья Эренбург)

Не знаю, как у вас, а у меня лично переполнивший в последние пару дней "блогосферу" заголовок "музыкант Сергей Никитин осудил Юрия Башмета за поддержку Путина" (с) вызывает ощущение какой-то немного стыдной неловкости. Потому что не всем, честно говоря, по масти осуждать музыканта Башмета.

Хотя бы потому что, как справедливо заметил один мой умный ехидный коллега, "Никитин – музыкант. Шевчук – музыкант. И вообще, каждый суслик – агроном" (с). Люди, пишущие заголовки про то, как музыкант Никитин осуждает музыканта Башмета, вообще потеряли края стакана, сопоставляя несопоставимое…

Но я о другой, ещё более забавной, так сказать, жизненной коллизии: мне просто безумно любопытно, как сейчас "известный музыкант" (и, действительно, не худший в своё время бард) Сергей Никитин относится к человеку, без песен на стихи которого они с женой так бы и остались "известными" в рамках исключительно какого-нибудь КСП города NN.

Если конкретно, к последнему из оставшихся в живых великих русских поэтов уходящей советской эпохи – Юнне Петровне Мориц.

Угу.

Потому как она, с одной стороны, с точки зрения той нынешней "либеральной интеллигенции", мировоззрение которой разделяют барды Никитины, куда более "нерукопожатна" даже по сравнению с несчастным Юрием Башметом, а с другой…

…А с другой – "Когда мы были молодые", "Апрель над кровлями витал, накрапывало сверху", "На этом береге туманном". Да даже "Пони бегают по кругу" и "Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании" – это, ребят, всё не Никитины.

Это – она.

Маленькая, седая, совершенно железная и, слава Богу, до сих пор живая женщина, имеющая наглость писать гениальные стихи, на фоне которых всеразличные включаемые чиновниками от министерства просвещения в школьную программу "современные литературные классики" выглядят, извините меня, совершенными литературными пигмеями. И иметь при этом совершенно не подобающее "либеральной интеллигенции" мировоззрение, которое было невозможно сломать и в годы Советской власти, и, тем более, сейчас.

Впрочем, с точки зрения "либерально-интеллигентского сознания", проблема существования Юнны Петровны вполне легко разрешима: если какое-то явление, не устраивающее "описателя", невозможно по каким-либо причинам облить подходящего качества помоями, то об этом явлении лучше просто "молчать". Приём известный и не раз отработанный: именно так, ещё в советские годы, был старательно "ликвидирован" из истории русской литературы тот же Илья Эренбург. В Сорбонне "классика европейского модернизма" изучают, у нас – только в лучшем случае на журфаке, в программе "теория журналистики", там его просто – уже никак не обойдешь.

А как иначе?

Он ведь как человек, обладавший гигантским литературным авторитетом не только в Союзе, но и в Европе, и Солженицына "сырым прозаиком" именовал, и своего друга Пастернака корил, что не стоит великому русскому поэту писать такую конъюнктурную и местами откровенно слабую прозу, даже если за неё потом и дают Нобелевскую премию (как позже выяснилось – прав был: за что её только не дают).

Да и вообще – Сталина уважал.

Так что, раз уж доплюнуть не получается, тогда – лучше замолчим. И после смерти Ильи Лохматого его книги, если мне склероз не изменяет, просто тихо перестали издавать, о них перестали писать: ну – не было такого Эренбурга.

Война – была.

На ней был Солженицын и т.д.

А Эренбурга – не было.

И кто там писал "Убей немца" – не знаем и слыхом не слыхивали, не мешайте, давайте лучше о поэтах-шестидесятниках поговорим…

То же самое и с Мориц. Уже похоронили. Наверное, оделять друг друга государственными и прочими премиями, включать "социально-близких" авторов в школьную программу и сознавать, что при этом где-то рядом живёт и все видит стихотворец такого масштаба, всё-таки неуютно даже и для этих самоназначенных в 90-е "современными классиками" персонажей. Издержки советского гуманитарного образования: учили тогда все-таки достаточно хорошо.

Но они справятся.

Когда отхлынет кровь и выпрямится рот
И с птицей укреплю пронзительное сходство,
Тогда моя душа, не сколок, а народ,
Забывший ради песен скотоводство,
Торговлю, земледелие, литье
И бортничество, пахнущее воском,
Пойдет к себе, возьмется за свое –
Щегленком петь по зимним перекресткам.

И пой, как хочешь. Выбирай мотив.
Судьба – она останется судьбою.
Поэты, очи долу опустив,
Свободно видят вдаль перед собою
Всем существом, как делает слепой.
Не озирайся! Не ищи огласки.
Минуйте нас и барский гнев и ласки,
Судьба – она останется судьбой…

…И дальше – самое главное и самое страшное:

Ни у кого не спрашивай: "Когда!"
Никто не знает, как длинна дорога
От первого двустишья до второго,
Тем более до страшного суда.

Ни у кого не спрашивай: "Куда!"
Куда лететь, чтоб вовремя и к месту!
Природа крылья вычеркнет в отместку
За признаки отсутствия стыда.

Все хорошо. Так будь самим собой!
Все хорошо. И нас не убывает.
Судьба – она останется судьбой.
Все хорошо. И лучше не бывает.

(Юнна Мориц. "Скрижаль")

…Хрен вам, извините, какой Быков так скажет.

И не потому что не умеет складывать слова и рифмовать строки.

Умеет.

Вполне.

Просто – другой масштаб.

Приблизительно как в сравнении "музыканта Никитина" – при всём, что называется, уважении – с "музыкантом Башметом", после которого человека хотя бы относительно культурного охватывает та самая мучительная неловкость, о которой я и писал в самом начале данного материала.