ГЕНДЕРНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В ПСИХОЛОГИИ

 

Женщины-психологи о женской психологии

 

Тамара Булавина

Эту статью можно считать в известном смысле продолжением знамени­того мысленного эксперимента Глории Стайнсм — что было бы, если бы Фрейд был женщиной (11). Здесь я попытаюсь проследить работу "женских" вопло­щений отца психоанализа: каким "Фрейдом" была, скажем, его дочь — Анна Фрейд? Каким "Фрейдом" стали — Хелен Дойч, Карен Хорни, Мелани Кляйн?

Одновременно обнаружится, что базисные парадигмы Фрейда, фундамен­тальные понятия, введенные им, оказались обладающими огромным потенци­алом развития. Как только у него появились последователи , выяснилось, что на основе этих понятий можно строить концепции, резко отличающиеся от клас­сических, корректирующие или полностью отрицающие умозаключения Фрей­да и  влекущие за собой совершенно другие выводы. Некоторые из них я здесь и рассмотрю.

Психоаналитический портрет женщины: следуя букве

Именно в связи с работами Хелен Дойч феминистки замечают, что "раз­витие учения Фрейда приводит к определённым социальным выводам, под­тверждающим самые жестокие постулаты патриархата" (13, с. 23), в них мож­но обнаружить наиболее откровенный вариант патриархальных представлений. К этому можно добавить, что столь откровенной патриархальная культура бывает нечасто — она предпочитает проводить в отношении женщины дис­курс идеализации и посредством его эксплуатировать неистощимые женские ресурсы, а благодаря такой откровенности патриархальную культуру легко "ло­вить". Столь откровенным не был даже Фрейд, хотя в подходе Дойч представ­лено подробно именно его видение. Для него женская психология продолжала сохранять характер проблемы. В фундаментальной двухтомной работе Дойч "Психология женщины" проблемный характер такой системы взглядов смеща­ется в сторону описательного — это уже не столько постановка проблемы, сколько описание некоего положения вещей. Именно поэтому откровенность становится почти предельной. И, видимо, в силу откровенности данной работы придётся ещё долго ждать её перевода на русский — для нашего варианта патриархальности такая степень прямых признаний или пройденный этап, или недопустима.

Одной из неоспоримых заслуг Фрейда является устранение жёсткой границы между нормой и патологией: психологическая динамика нормального человека стала описываться в терминах, обычно атрибутируемых аномальным случаям. Особен­но повезло в этом смысле женщинам; их психическая жизнь получила, пожалуй, наибольшее количество традиционно аномальных атрибутов. Если бы они после этого перестали быть аномальным, миссию психоанализа можно было бы считать выполненной: но увы, мощная психоаналитическая индустрия не смогла изменить отношения ни к женщинам, ни к атрибутам их психики.

Наиболее последовательной ученицей классика психоанализа в этом смыс­ле и являлась Хелен Дойч. Именно ей принадлежит один из первых фундамен­тальных трудов по женской психологии, к идеям которого возвращались авто­ры, писавшие на эту тему. Поэтому здесь я лишь схематично очерчу круг её идей, чтобы потом возвращаться к более обстоятельному их описанию в кон­тексте других исследований.

С помощью её труда можно увидеть, пожалуй, более выпукло, чем у Фрей­да, каким скопищем пороков является женщина, даже вполне "нормальная", следуя фрейдовскому представлению о том, что "всё зло человеческой души содержится в бессознательном". В женском бессознательном собралось осо­бенно много зла. В общем, это не так уж и страшно, лишь бы сама женщина вследствие этого не считалась порочной. "Основополагающими" пороками оказались пассивность, мазохизм и нарциссизм (13, с. 22), из них базовой является первая характеристика, ведущая свое происхождение от "установки на ожидание" и роли в половом акте. От последнего, а так же от рождения детей, ведёт своё происхождение вторая характеристика — мазохизм, являю­щийся следствием женских пристрастий к ощущениям, в которых удовольствие смешано с болью. Оставшийся порок регулирует отношения между данными характеристиками и уравновешивает их, он вытекает из компенсации чувства не безопасности и неполноценности.

Дойч рассматривала развитие женской психики на протяжении препубертата, пубертата и юности. Кроме этого, она сосредотачивает внимание на ма­теринстве. Препубертальную фазу она определяет как гомосексуальную, по­скольку объект любви на этой фазе того же пола (19, с. 27). Гомосексуальнос­ти, что показательно, она отводила столько же внимания, сколько и базовым характеристикам.

Гомосексуальность тесно связана с бисексуальностью, которую Фрейд считал нормальной чертой психологического устройства. Заронить сомнения в том, что гомосексуальность — это порок, удалось только смежному с феми­низмом направлению queer theory ("теории странности").

Нужно отметить, что взгляды в среде современных психоаналитиков в этом вопросе достаточно близки точке зрения, развиваемой в феминистском психоанализе: "... слово "бисексуальность" используется для обозначения как сексуальных устремлений, направленных на оба пола, так и идентификаций, осуществляемых с каждым из родителей в процессе развития, этот термин размывает границу между половой идентичностью в широком смысле и сексу­альной ориентацией" (12, с. 344). В результате термин становится смазанным, что очень ценится в феминистском психоанализе, психоаналитики же пытают­ся это преодолевать: "Мы считаем полезным разграничивать характеристики выбора объекта и качества идентификаций, участвующих в формировании по­ловой идентичности" (там же). В психоанализе считается общепризнанным, что "психосексуальное развитие девочек сложнее, чем у мальчиков, потому что девочкам для вступления в фазу Эдипова комплекса необходимо сменить объект любви" (12, с. 344-345). Сложности же в развитии мальчиков связыва­ются со сменой роли по отношению к объекту.

Для феминисток должно быть утешением, что концепция Хелен Дойч даже не упоминается в психоаналитических обзорах по половому развитию, несмот­ря на почти 20-кратное с 1944 года переиздание ее двухтомника.

Психоаналитический портрет женщины: следуя духу

Карен Хорни, о концепции которой пойдёт речь в этой части статьи, можно считать как раз в наиболее точном смысле женским воплощением Фрейда, поскольку она, руководствуясь общими принципами построения теории отца психоанализа, выстроила свою концепцию, симметричную с "женской точки зрения". Это связано с тем, что, как она отмечает, "до недавнего времени объектом психоанализа преимущественно являлось сознание мужчин и маль­чиков" (18, с. 26). Её взгляд был даже шире. Так, одна из первых ее статей, "Уход от женственности", имеет характерный подзаголовок: "Комплекс мас­кулинности у женщины глазами мужчин и женщин". Кроме того, она активно привлекала социальный контекст развития женщины, отмечая "недооценку дискриминации (женщины) в психоаналитической литературе" (18, с. 39). Как написал о ней Джеймс Браун, Хорни в своих теоретических взглядах стреми­лась оказать сопротивление антифеминизму Фрейда (1), хотя в принадлежнос­ти к феминизму не была замечена.

К заслугам Хорни относится и то, что она расширила представления о наиболее частых отклонениях женской психики от нормы, проявляющихся в комплексах кастрации, маскулинности, фригидности, предменструальном на­пряжении. Хорни как использовала, так и критиковала идеи не только Фрейда, но и Дойч. В упомянутой статье Хорни останавливается на точке зрения после­дней на функционирование фаллической фазы — когда в период инфантильной генитальной организации у обоих полов важное значение придается только од­ному половому органу, а именно мужскому. Дойч придерживалась того мнения, "что при включении каждой новой функции, то есть в начале пубертата, а за­тем — при вступлении в активную половую жизнь, наступлении беременности и рождении ребёнка, эта фаллическая фаза вновь реактивируется и её прихо­дится преодолевать каждый раз, чтобы сохранить именно женскую полоролевую установку" (18, с. 26). Контраргумент Хорни основывается на следующем: "Когда Хелен Дойч пишет, что комплекс маскулинности у женщины играет большую роль, чем комплекс феминности у мужчин, она, вероятно, не прини­мает во внимание, что зависть мужчины имеет гораздо большие возможности для успешной сублимации, чем зависть девочки к пенису, и именно эта зависть служит одной (а возможно — главной) из движущих сил, побуждающих муж­чин к созданию культурных ценностью" (18, с. 31).

Вывод Хорни состоит в следующем: "начало ... мотивов ухода в роль муж­чины лежит в Эдиповом комплексе. Но позднее они подкрепляются и поддер­живаются реальной дискриминацией женского труда в обществе" (18, с. 39), чем и объясняется распространенность комплекса маскулинности, обнаружи­ваемая психоаналитиками.

Хорни, в отличие от других психоаналитиков, считала влечение к мате­ринству не только следствием желания иметь пенис, но и первичным инстинк­том. Эта неожиданно радикальная точка зрения всё-таки нашла своих сторон­ников в современном психоанализе (12, с. 358).

Изучая проблему женского мазохизма, она в первую очередь исследо­вала культурные факторы, участвующие в его порождении. Среди них она выделяла, например, невозможность для женщины открыто выражать свои чувства и сексуальность; ограничение числа детей, рождение которых прино­сит женщине положительные эмоции; взгляд на женщину как на приземлённое существо, что снижает ее уверенность в себе; экономическую, и, как след­ствие, адаптационную эмоциональную зависимость от мужчины, а также огра­ничение деятельности женщины теми сферами, где преобладают эмоциональные связи. Кроме того, она определяет не анатомические, но анатомо-психологические факторы, способствующие женскому мазохизму. В их число вхо­дят, например, следующие: большая физическая сила мужчин (что является, подчеркивает Хорни, приобретенным признаком), а также возможность изна­силования, что провоцирует появление у женщины соответствующей эмоцио­нальной установки и мазохистских фантазий; болезненность и кровавость про­цессов менструации, деторождения, дефлорации; асимметрия участия в поло­вом акте ("в женщину проникают") — всё это дает возможность истолкования своей роли как мазохистской, а мужской — как садистской.

Вывод, который делает Хорни, отличается от выводов многих других исследователей, и прежде всего Дойч: "биологические функции сами по себе не имеют мазохистского подтекста, ... но если у женщины есть мазохистская потребность иного происхождения, то эти функции легко вовлекаются в мазо­хистские фантазии" (18, с. 196).

В анналы же современного психоанализа она вошла как автор, описавший "женскую генитальную тревогу" (12, с. 353), которая была введена ею для объяснения затруднения, с которым столкнулся Фрейд: что является эквива­лентом страха кастрации в случае женщины? Более подробно на этом вопросе мы остановимся ниже. Это опять-таки было связано с полемикой относитель­но точки зрения Дойч на зависть к пенису, к которой та пришла в процессе логических рассуждений. В изложении Хорни они выглядели следующим обра­зом: "маленькие девочки, за недостатком собственного источника специфи­ческого удовольствия или удовлетворения любого специфически женского же­лания, должны обратиться к концентрации всего своего внимания на клиторе, затем к сравнению клитора с пенисом у мальчиков, и затем, так как они прак­тически проигрывают при этом сравнении, почувствовать себя определённо достойными сожаления" (18, с. 127). Нужно признать, что эта точка зрения, восходящая к классику, является распространённой среди психоаналитиков. Почему из неё не делается вывод, что женщины склонны к логическим пост­роениям уже на уровне бессознательного — можно только догадываться! Ви­димо, потому, что это не является пороком.

Работы по женской психологии были написаны ею одними из первых. Впос­ледствии она выражала благодарность Эриху Фромму за то, что он "сделал более ясным ... понимание значения той роли социальных факторов, которую они играют помимо женской психологии" (17, с. 7). Интересно, что, видимо, поначалу Хорни считала, что большую роль социальные факторы играют именно в женской психологии. В результате в работах феминисток она упоминается как одна из тех, кто "предложил единую, или "унитарную" теорию развития человека вместо дуалистической теории развития мужчины и женщины", и при этом "рассматривал каждого человека как уникальную индивидуальность" (13, с. 24).

 

По ту сторону стадии Эдипа

Всё, что говорилось до настоящего момента, касалось стадии формиро­вания субъекта настолько, насколько можно было говорить о субъекте приме­нительно к женщине в контексте классического психоанализа. Кстати сказать, именно этим ученицам Фрейда, о которых идёт речь, принадлежит та заслуга, что женщина в психоаналитических исследованиях всё-таки стала рассматри­ваться как субъект, равноценный мужчине.

Опираясь на факт анатомических различий, Фрейд пытался описать и объяснить психологические различия, прослеживая путь развития человека с самых первых дней жизни. Невероятно, но в результате практически выпала — не получила теоретического оформления — доэдипальная стадия. И когда его дочери — Анне Фрейд — и Мелани Кляйн пришлось заниматься психоана­лизом детей и младенцев, они столкнулись с методологический нехваткой, и им пришлось вырабатывать собственные концепции. Именно концепции Мела­ни Кляйн и Анны Фрейд являются стратегическими в сегодняшнем практи­ческом психоанализе, с их именами связаны несколько конфликтующие между собой школы современного психоанализа. При этом Анне Фрейд в своей кон­цепции удалось проигнорировать как раз краеугольный факт анатомических различий, поэтому её концепция уже не может рассматриваться в нашем тек­сте под соответствующим названием, и речь о ней не пойдёт — она не остави­ла замечаний относительно женской психологии на ранней стадии формирова­ния. (Не исключено, что таковые различия на этой стадии действительно явля­ются настолько минимальными, что их легко не заметить — видимо, не слу­чайно, что и у Хелен Дойч рассмотрение женской психологии начинается с предпубертата). Обратим внимание на то, что в связи с работами Анны Фрейд возникает сомнение в одном из ключевых постулатов сё отца и отца психоана­лиза: о том, что анатомия — это судьба; вероятно, судьбой она становится не сразу. Поэтому перейдём к рассмотрению работ Мелани Кляйн, которая неко­торые отличия между мальчиками и девочками всё-таки отмечала — может быть, это позволит нам понять, как анатомия становится судьбой, или как она перестаёт ей быть.

Её внимание к психическому развитию девочки было связано с тем, что "психоаналитические исследования пролили меньше света на психологию жен­щин, чем на психологию мужчин" (20, с. 194).

Кляйн называла рассматриваемый период стадией раннего развития Эди­пова комплекса и выделяла в ней две "позиции" — шизоидно-параноидную (воз­раст до трёх месяцев) и депрессивную (до полугода). "Я предпочитаю термин "позиция" при упоминании о параноидной и депрессивной фазе из-за того, что эти группировки тревог и защит, хоть и появляются впервые на самых ранних стадиях, не ограничиваются их пределами, а снова и снова возникают в тече­нии первых лет детства и при определённых обстоятельствах в ходе всей позднейшей жизни" (4, с. 107).

На них она наткнулась в результате попытки прояснить одно из ключевых затруднений, на которое указывал Фрейд в отношении женской психологии. Можно ли считать "абсолютно определённо ... страх кастрации единственной мотивирующей силой в вытеснении? Когда мы размышляем о неврозах у жен­щин, мы связываем с этим сомнения. И хотя мы можем с уверенностью уста­новить в них присутствие кастрационного комплекса, мы едва ли можем гово­рить о кастрационной тревоге там, где кастрация уже имела место" (20, с. 194).

В результате Кляйн сформулировала представление о персекуторной тре­воге — страхе преследования — являющейся основным пусковым механиз­мом психических процессов в шизоидно-параноидной позиции, которая затем превращается в депрессивную: "болезненные эмоции депрессивной тревоги и вины нарастают, агрессия смягчается под действием либидо, вследствие чего ослабевает тревога преследования; тревога, связанная с судьбой подвергаю­щихся опасности внутренних и внешних объектов, приводит к усилению иден­тификации с ними; Эго таким образом пытается произвести репарацию и, кро­ме того, затормозить и подавить агрессивные импульсы, которые, как чувству­ется, могут нанести вред любимому объекту" (4, с. 73).

Первая стадия названа шизоидно-параноидной по двум причинам: "Пара­ноидна она в силу того, что у ребенка существует устойчивый страх преследо­вания со стороны внешнего плохого объекта, груди, которая интернализована или интроецирована ребёнком, пытающимся уничтожить её как объект. Внут­ренний и внешний плохой объект возникают из влечения к смерти. Идея шизоидности исходит из склонности ребёнка к расщеплению "хорошего" и "плохо­го"" (12, с. 89). На депрессивной позиции "основная ... тревожность [ребенка] связана со страхом, что он разрушит или повредит объект любви. В результате он начинает искать возможность интроецировать мать орально, то есть интернализовать, как бы защищая её от своей деструктивности. Оральное всемогу­щество, однако, ведёт к страху, что хороший внешний и внутренний объект ка­ким-либо способом могут быть поглощены и уничтожены и, таким образом, даже попытки сохранить объект переживаются как деструктивные. В фанта­зиях куски мёртвой поглощённой матери лежат внутри ребёнка. Для этой фазы характерны депрессивные чувства страха и безнадёжности. Развитие и моби­лизация Суперэго и эдипов комплекс углубляют депрессию¹' (12, с. 90).

Хорни отмечала аналогию персекуторной и депрессивной тревоги с генитальной (18, с. 125), видимо потому, что они объясняют одно и то же затрудне­ние. Здесь же нужно отметить некоторое важное отличие: персекуторная и депрессивная тревоги никак не связаны с анатомией. Анатомия становится судьбой по мере превращения персекуторной тревоги в генитальную и психи­ческие механизмы эдипова комплекса.

Хотя Кляйн никогда не демонстрировала стремления создать в психоана­лизе альтернативное направление, нельзя не отметить отличие в её взглядах по ключевым вопросам, в результате чего она стала основоположницей как раз альтернативного направления — помимо своей воли. Кляйн каждый раз на эти расхождения указывала. Например, на предмет известной зависти девочек к пенису: "...В соответствии с моим предположением,... она изначально не хочет владеть ее собственным пенисом как атрибутом маскулинности ... Более того, я думаю, что это желание не является результатом её кастрационного комп­лекса, но более фундаментальным выражением её эдипальных влечений, и что, следовательно, девочка подвергается колебаниям её эдипальных импульсов не косвенно, через маскулинные тенденции и её зависть к пенису, но прямо, как результат её доминантных феминных инстинктивных компонентов" (20, с. 196). Здесь она ссылается на работы Карен Хорни, в которых та придерживается взгляда, что начало кастрациоиному комплексу девочки даст фрустрация, ко­торую она испытывает в эдипальной ситуации, её желание владеть пенисом возникает первоначально из ее эдипальных желаний, а не из сё желания быть мужчиной. Она смотрит на желанный пенис, как на часть её отца и как на представителя его (там же).

Между тем, общепринятой в психоанализе является точка зрения класси­ка психоанализа: "На втором и третьем годах жизни соединение конфликтов разделения - индивидуации, раннего Суперэго, зависти к пенису и роли отца — оказывают важное влияние на нарциссический вклад маленькой девочки в ощущение принадлежности к женскому полу" (12, с. 349-350). Тем не менее, в отношении тесно связанной с этой идеей — идеи о слабости Суперэго женщи­ны в среде психоаналитиков ведутся большие дебаты. Хорни, как отмечалось, выравнивала степень развитости Суперэго через женскую "генитальную тре­вогу". Кляйн также отошла от точки зрения Фрейда по этому вопросу: "Во-первых, она выдвинула постулат от том, что формирование Суперэго начинает­ся гораздо раньше, чем предполагал Фрейд, и что это архаичное Суперэго ха­рактеризуется крайними степенями доброты и жестокости из-за очень ранних отождествлений. Во-вторых, то, чего девочка боится - это атакующая мать, а не атакующий отец" (12, с. 310).

Дискуссия вокруг Суперэго женщины, пожалуй, одна из наиболее акту­альных, причём на протяжении всей истории психоанализа. Всё новые и новые участники включаются в эту дискуссию, пытаясь создавать всё новые концеп­ции. Среди современных исследователей можно отметить Р. и Ф. Тайсонов, которые также "опровергли идею Фрейда о том, что функционирование Суперэго у женщины неполноценно по сравнению с таковым у мужчин" (32, с. 330). Они пишут: "Наш основной тезис состоит в том, что потребность в разрешении

амбивалентности к идеализированному объекту того же пола, служащая фор­мированию половой идентификации, является исключительно важной для раз­вития Суперэго. Для девочек эта задача встаёт раньше, когда когнитивные навыки еще не созрели. Следовательно, очень велика вероятность, что интернализация жёстких, разъединяющих безжалостных интроектов происходит от этих усилий. Это подвергает опасности приятное нарциссическое наделение властью чувства собственной женственности и функционирование любящего Суперэго".

В анналы психоанализа Кляйн входит ещё и как автор, отметивший также, что "у девочки присутствует зависть к материнской груди" (12, с. 356), с кото­рой связана идея о частичных объектах. Впоследствии идея о частичных объек­тах как заместителях получила дальнейшее развитие в теории объектных от­ношений Кляйн, где грудь матери и пенис отца рассматриваются как частич­ные объекты, отношение к которым будет в последующем определять отно­шение к фигурам, которые ими репрезентируются на ранних стадиях развития эдипова комплекса. Причём если в первоначальной шизоидно-параноидной по­зиции главной фигурой является материнская грудь, которая представляет, а затем отождествляется с фигурой матери — главной фигурой здесь является именно она, — то впоследствии появляется новый частичный объект — пенис отца, который отождествляется с изначальным частичным объектом — мате­ринской грудью, и постепенно доминирующая роль переходит к нему. Это про­исходит "на пике орально-садистической фазы (в возрасте около восьми-девя­ти месяцев) [когда] под влиянием преследования и депрессивных страхов и мальчики и девочки отворачиваются от матери и ее груди к пенису отца, как к новому объекту орального желания" (12, с. 90). Считается, что "это происхо­дит под влиянием мощных тенденций, таких, например, как консолидация струк­тур Суперэго, стремление скомпенсировать депрессивную позицию, чтобы та­ким образом в фантазиях восстановить мать" (12, с. 91).

Эти идеи — об отождествлении груди и пениса и о замещении доминант­ной фигуры матери на фигуру отца — появились под влиянием работ Хелен Дойч (20, прим. к с. 196), на что уже указывалось.

По поводу же мазохизма Кляйн пишет следующее: глубокие корни женс­кого мазохизма следует видеть в женском страхе по отношению к опасным объектам, которые женщина интернализировала; и её мазохизм не может быть ничем другим, кроме как садистическим инстинктом, обращённым внутрь про­тив этих интернализированных объектов (20, с.202).

Основные понятия, на которых строится эта концепция — это расщепле­ние, интроекция, проекция, интернализация и идеализация, частичные объекты и объектные отношения. Именно последние понятия стали инструментом двух "революций" в гуманитарном знании — сначала лакановской, а затем произве­дённой авторами шизоанализа — Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари. Относительно объектных отношений Спиллиус замечает следующее: "Кляйн оп­ределила термин... почти случайно, в паре параграфов и, согласно Ханне Сегал, сразу же пожалела об этом" (Цит., по: 12, с.89). Причина, по которой Кляйн обратила на эти отношения внимание, связана с процессом идентификации: "чрез­мерная проективная идентификация, посредством которой отщеплённые части себя проецируются на объект, приводят к сильной спутанности между собой и объектами, которые также становятся на место себя. С этим связано ослабле­ние Эго и грубые нарушения объектных отношений" (4, с. 34).

Некоторые особенности в динамике психической жизни связаны с такими явлениями, как зависть, жадность и благодарность. Зависть соответствует проективной идентификации, жадность — деструктивной интроекции: "...Эго стремится атаковать и разрушить хорошую грудь, чтобы избавиться от источ­ника зависти. Ребёнок пытается расщепить болезненный аффект, и, если эта защита оказывается удачной, благодарность, интроецированная в идеальную грудь, обогащает и усиливает Эго" (12, с. 90). Отмечается также важность построения образов "хороших объектов" -- матери или её груди — которые подлежат интернализации: "сомнения по поводу обладания хорошим объектом и соответствующая неуверенность в собственных добрых чувствах приводят.., к жадным и неразборчивым идентификациям" (4, с. 26). Формирование иден­тичности, по Кляйн, происходит во время проработки депрессивной позиции, когда создаётся расщепление на хороший и плохой объекты. Если идентифика­ция с хорошим и целостным объектом устанавливается стабильно, то это де­лает Эго более сильным и позволяет ему сохранять свою идентичность, так же, как и чувство собственной "хорошести". Идеализация характеризуется негативными свойствами. Идеализированный объект в гораздо меньшей сте­пени интегрирован в Эго, чем хороший объект, поскольку он обязан своему происхождению в основном "персекуторной тревоге" (то есть связан с чув­ством преследования): "некоторые люди пытаются справиться со своей неспо­собностью к обладанию хорошим объектом (происходящей от чрезмерной за­висти) путём его идеализации. Первичная идеализация ненадёжна, т.к. зависть, переживаемая по отношению к хорошему объекту, распространяется и на его идеализированный аспект. То же самое справедливо и по отношению к идеали­зации последующих объектов и идентификации с ними, которая часто неста­бильна и расплывчата" (4, с. 34).

Один из важных сопутствующих выводов, сделанных Кляйн, состоит в том, что ужасающий и жестокий характер Суперэго у детей обоих полов обус­ловлен фактом того, что они начинают интроецировать свои объекты в период развития, когда их садизм достигает высочайшего уровня (20, с. 198). Но если Кляйн удалось разрешить один из наиболее запутанных в психоанализе вопро­сов — вопрос о женской кастрации, то следом за ним сразу же возникает дру­гой: как бурный детский садизм переходит в женский мазохизм? Точнее этот вопрос можно сформулировать с привлечением наблюдения, сделанного Дойч: агресссивность может быть защитой от пассивности и наоборот, тогда как мас­кулинность может быть зашитой от феминного мазохизма (19, с. 23). Как же происходят столь радикальные изменения в психической жизни именно женщи­ны: детский садизм сменяется женским мазохизмом, который может сублимироваться в виде маскулинности, а агрессивность может оказываться выра­жением пассивности?

Здесь же можно задать вопрос в области мужской психологии. Почему _так плохо поставлено в существующей маскулинной культуре вытеснение и сублимации мужского садизма, который, видимо, сохраняется с детства? По­чему, хотя с точки зрения ещё Фрейда, мужчина в большей степени является "культурным субъектом" - более интегрированным в культуру, чем женщины - столь незначительно требование (или чувствительность к нему в высокой степени индивидуальна?), предъявляемое культурой к вытеснению мужской агрессивности?

Структуралистское влияние

Сандра Бём, пожалуй, одна из немногих авторов, кто реализовал на прак­тике новый взгляд на проблему пола, сделанный в рамках лакановского струк­турализма, отделившего психологию пола от его генетических и анатомичес­ких представителей, или гендер от пола. Правда, она осталась в рамках лишь на один шаг расширенной бинарной оппозиции: мужское и женское дополнило андрогинное. Пока лишь в такой степени удалось реализовать известный тезис Ролана Барта: "сколько желаний — столько полов". Более того, содержание гендерной психологии оказалось не связанным с желанием.

В стогом смысле, речь идёт уже о женской психологии, не связанной с анатомией. Сандра Бём предложила методику, в которой был выделен некий комплекс поведенческих черт, которые соответствуют в представлениях лю­дей тому, как ведут себя типичные женщины и мужчины, их соматическим и психологическим свойствам. Она дополнила схему также промежуточным ва­риантом, обозначенным термином "андрогины", и недифференцированным типом (подробнее см. 2; 3, с. 16-19). Затем экспериментальными методами она оценила, какой тип поведения является адаптивным в данной — речь шла об американской -  культуре. Подразумевается, что мужской тип поведения могут практиковать и женщины, и мужчины, так же как и женский. То же са­мое относится к андрогинам — такой тип поведения могут практиковать и мужчины, и женщины. Оказалось, что несмотря на призывы, существующие и в американской культуре, о том (перефразируя известный афоризм, принадле­жащий Марксу), что сила женщины в демонстрации женственного поведения, все совсем не так. Демонстрация слабости и зависимости ещё никого не сде­лала сильнее, даже мужчин. Придерживаться женской линии поведения — зна­чит обречь себя на неудачу, по крайней мере, во многих из существующих пат­риархальных культур. Различия между разными странами в этом контексте выражаются только в том, оказывается ли адаптивным и андрогинное поведе­ние. Во всех странах, где была адаптирована эта методика, с успехом связано именно мужское поведение, вне зависимости от того, кто его демонстрирует. Так, что общество, призывая женщин "быть женственными", заманивает их в, ловушку - оно вовсе не склонно поощрять этот тип поведения. Получается, что эмансипированные женщины становятся мужеподобными скорее всего не по своей воле. Это единственный эффективный способ интегрироваться в су­ществующее общество. Может быть, именно мужеподобным позволено эман­сипироваться. А по неписаным правилам этой культуры, чтобы быть равной, мало быть такой же, нужно быть лучше. Поэтому те женщины, кто доходит до высших эшелонов власти, демонстрируют даже "более мужское" поведение, чем сами мужчины.

Дело, видимо, в том, что в обществе ослаблена рефлексия гендерных отношений и уж тем более не сформированы "технологии" их коррекции, с учётом наблюдений, сделанных, скажем, в науке. Так что не скоро наступит тот день, когда даже "нормальная женщина" (и тем более "нормальная") будет чувствовать себя комфортно. Посему, женщины по-прежнему остаются основным контингентом пациентов, в том числе и у психотерапевтов.

Аналогичная проблематика, её противоречивая неоднозначность, как ни парадоксально, разрабатывалась задолго до "открытия" её в психологии, но в виде некой "жизненной практики" в период русского "серебрянного века", на­пример, 3. Гиппиус (15).

Женское тело: боль как язык

Проблема тела в небиологических дисциплинах появилась достаточно давно. Статус онтологии она обрела не только в биологии, но и в антропологии (см. 14).

Не могли не обратиться к этой теме исследовательницы и в связи с жен­ской психологией. Интенсивно она разрабатывается феминистскими автора­ми. Достаточно радикальные взгляды, связывающие проблематику тела и уже лакановскую и структуралистскую проблематику языка, можно встретить и в среде современных исследовательниц, работающих в рамках ортодоксально­го — не лакановского — психоаналитического направления. Так, Динора Паиндз пишет: "работая в больнице врачом, я научилась внимательно слушать то, что говорили мои больные, пока я исследовала их тело, и, что ещё важнее, то чего они не говорили"; "...как живо и ясно тела моих пациенток выражали нестер­пимую боль этих женщин, боль, о которой они не могли ни говорить, ни даже думать. Поскольку слова были им недоступны, они вынуждены были выра­жать свои чувства телесным путём, сообщая о них врачу, которая могла и обя­зана была их понять, потому, что имела возможность обдумать положение каждой пациентки как мать, пытающаяся принести облегчение" (8, с. 9).

Здесь содержится два важных наблюдения — первое касается двойствен­ности ситуации, когда аналитиком является женщина. С одной стороны, она выполняет функции как бы матери, что позволяет отреагировать ситуации, свя­занные с проблемами этой области объектных отношений. Женщина-аналитик быстрее входит в отношения переноса и контр-переноса, предоставляя новые возможности для психического созревания через обнаружение неразрешённых ситуаций в отношениях с матерью (8, с. 15-26). С другой стороны — женщина-аналитик всё-таки не мать, а аналитик: "за семейным кризисом, неизбежно следующим за рождением нового ребёнка, во всех случаях надо было бы сле­дить врачу, так как матери, на плечи которой, как правило, ложится этот кри­зис, трудно охватить всю картину в целом в одиночку" (8, с. 9). В известном смысле проблем в отношениях с матерью не может не быть, потому что, как сказано, рождение ребёнка — это кризис, который мать преодолевает почти в одиночку

Другое наблюдение связано с тем, что боль оказывается тем языком, на котором тело сообщает о своих проблемах, пережитых или переживаемых. Это наблюдение Паиндз вынесла, работая в больнице с жертвами Холокоста. То есть тело сообщает о проблемах, часто не связанных вовсе с нереализованны­ми желаниями. В некотором роде как подтверждение этой идеи можно рас­сматривать проведённое Юлией Кристевой противопоставление пар речь — тело и письмо — желание (8, с. 31).

Далеко не всегда тело сообщает о своих желаниях через симптоматику. Часто оказывается как раз наоборот. Именно в такой ситуации оказываются жертвы насилия, говорить о котором в нашей культуре не принято, чтобы не мешать рассматривать эти и только эти случаи в амбивалентных терминах того, кто был причиной произошедшего — совершивший насилие или его жер­тва. Почему-то культуре нужно поддерживать репрезентацию таких случаев на довербальном уровне, чтобы происходило постоянное смещение смыслов.

Между тем, как пишут авторы одной из редких работ, переведённых на русский язык, адресованной перенесшим насилие, "пережитое регистрируется в наших клетках, органах и плоти. Всё, что когда-либо происходило с нами, запечатлевается в теле. Оно помнит даже тогда, когда забывает мозг. Воспо­минаниями, что живут в нашем теле, могут быть частые боли горла, затруд­нённое глотание, болезненный половой акт, анальные боли, а также всевозможные недуги, вызванные или отягченные приступами гнева, такие как боли в области спины и поясницы, рак, артрит и болезни сердца" (6, с. 18).

Работа, из которой взята эта цитата — "Власть прикосновения" Шейли Маршалл и Кайли Кибер (одна из которых была жертвой насилия, а другая помогала ей реабилитироваться) — совершенно справедливо предназначается прежде всего не психотерапевтам, а самим пациенткам или пострадавшим, поскольку обращение этой категории людей за профессиональной помощью представляется, в силу указанных выше обстоятельств, весьма сомнитель­ным. Отношения с психотерапевтом задолго до всякого анализа самой культу­рой нагружаются такими проекциями и контрпереносом, с каким вряд ли смо­жет справиться какой-нибудь пациент, причём даже в тех случаях, когда психо­терапевт не является психоаналитиком.

Поэтому такие ситуации в существующих обстоятельствах более разум­но разрешать через самоанализ — то, что в классическом психоанализе было разрешено только Фрейду - обращаясь ну хотя бы к Богу, подобно Иову. Тогда хотя бы будет надежда, что так же, как Иова, Бог наградит тебя за обращение к нему (6, с. 62) — может быть за восстановление исходной посылки о том, что "в начале было слово". Переведение языка боли в речь, хотя бы внутреннюю, освобождает тело от симптоматики.

В этой связи можно задать вопрос некоторым разработчикам психоана­лиза, подобно Мюллер-Брауншвейг, упорно считающим, что "зависть к пенису возникает как реактивное образование в ответ на первичное, пассивное, мазо­хистское желание быть изнасилованной" (12, с. 310). Обратим внимание, что здесь задействованы сразу два онтологических для психоаналитиков процесса женской психики — пассивность и мазохизм. Если в классическом психоанали­зе считается, что "симптомы создают замещение несостоявшемуся удовлет­ворению ...", то почему симптомы не возникают у тех, кому "не повезло" с реализацией того, что так цинично считается "первичным желанием", а как раз наоборот — они возникают в случае его "реализации"?

В этом же контексте нужно обратить внимание на ещё одну важную де­таль. В среде психоаналитиков едва ли не общепринятой является следующая точка зрения: "Фантазии о том, что её могут побить, не исключение в развитии девочки, но гораздо реже встречаются у мальчиков" (12, с. 349). Если бы это оставалось только фантазиями! Уже в статьи русскоязычных психоаналитиков просочились данные исследований, проведённых под влиянием феминизма: "еже­годно в Германии около 1000 детей становятся объектом развратных действий, при этом 80% из них — девочки, а 98% преступников — мужчины, в 1/3 случа­ев — отцы своих жертв. Ещё в 65% случаев — другие члены семьи, а также друзья и знакомые. И лишь в 5% случаев это совершенно чужие люди" (9, с. 7). Когда, наконец, психоанализ сможет объяснить, почему превращение психической реальности в реальность обыкновенную оборачивается драмой, а не удовлетворением желаний, хотя бы частичным?

Чтобы закончить этот обзор концепций, описывающих психологию жен­щин и созданных женщинами, заметим, что из числа авторов-феминисток, за­нимавшихся этим вопросом, в психоаналитических обзорах можно встретить пока только Гиллиган и Ходоров, которые достаточно хорошо известны и рус­скоязычным читателям. Относительно первой совершенно справедливо счи­тается, что она "с позиций психолога демонстрировала значимые различия в мужских и женских откликах на необходимость решить моральную дилемму; она заключила, что мужчины часто реагировали, исходя из приверженности абстрактным законам, тогда как женщины часто реагировали, исходя из того, что лучше для отношений" (12, с. 317). Ходоров же рассматривается пока только как автор, отметивший, что фантазии о единстве мать-дочь часто встречают­ся у матерей (12, с. 347). Можно надеяться, что по мере интеграции феминис­тского сообщества в научное, в частности психологическое, представления о женской психологии получат ещё большее развитие. А возможности для со­противления, что, я надеюсь, мне удалось показать на этих примерах, есть все­гда. Даже в рамках ультрапатриархальных подходов. И даже не политически­ми, а вполне теоретическими средствами. Тогда сама теория становится политикой.

Литература:

1. Браун Дж. Психология Фрейда и постфрейдисты. М.: REFL-book; Киев: Ваклер, 1997.

2.     Бём Сандра. Трансформация дебатов о половом неравенстве / Феминизм и гендерные исследования. Тверь, 1999, с. 68-83.

3.     Клёцина И.С. Гендерная социализация. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герце­на, 1998.

4.     Кляйн М. Некоторые теоретические выводы, касающиеся эмоциональной жизни ребёнка / Психоанализ в развитии: Сборник переводов. Екатеринбург: Деловая книга, 1998, с.59-108.

5.     Кляйн М. Зависть и благодарность. СПб.: Б.С.К. 1997.

6.     Маршалл Шейли, Кибер Кайли. Власть прикосновения. М.: Сафо, 1992.

7.     Некрасов С.Н., Возилкин И,В. Жизненные сценарии женщин и сексуальность. Свердловск: Издательство Уральского университета, 1991.

8.     Пайндз Динора. Бессознательное использование своего тела женщиной. Психоаналитический подход. СПб: Восточно-Европейский Институт психоанализа, 1997.

9.  Решетников М.М. Вступление. Благословенный и запретный инцест / Фрейд А., Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб.: В-Е. Институт Психоанализа, 1997.

10.Соколова Е. Женский психоанализ и феминизм / Дайджест теоретических материалов информационного листка "Посиделки" 1996-1998. СПб: ГОДГП, 1999.С.39-41.

11. Стайнем Глория. Если бы Фрейд был женщиной / Все люди сестры Бюлле­тень ПЦГП №3, СПб: ПЦГП, 1994.

12.Тайсон Ф., Тайсон Р. Психодинамические теории личности. Екатеринбург: Изд-во "Деловая книга", 1998.

13.Тартаковская И. Н. Социология пола и семьи. Самара: Международный ин­ститут "Открытое общество", Самарский филиал, 1997

14. Тернер Брайан. Современные направления развития теории тела / Thesis, 1994,вып.6,с.137-168.

15. Томсон Девид. Мужское Я в творчестве Зинаиды Гипиус: литературный приём или психологическая потребность / Преображение №4,1996, с. 138-150

16.Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989.

17.Хорни К. Ваши внутренние конфликты. СПб.: Лань, 1997.

18.Хорни К. Женская психология. СПб: Восточно-Европейский Институт пси­хоанализа, 1993.

19.Deutch Helene, The Psychology of Women. A Psychoanalytic Interpretation (London: Bantam Book, 1973), volume I, II.

20. Klein Melanie, The Psycho-Analysis of Children (London: Vintage, 1997), chapter III, XI: An Obsessional Neurosis in a Six-Year-Old Girl, pp.35-58; The Effect of Early Anxiety-Situations on the Development of the Girl, pp. 194-240.